делай этого! — закричал Макар, которому померещилось, что тот сейчас вонзит нож в грудь сводного брата.

Но Адам не вонзил нож в грудь Василия. Нет! Он заслонил его собой от Клавдия Мамонтова, приподнимая с травы, крича:

— Ну, на, на, зарежь меня! Если так кончится вся эта ненависть — убей меня, братан!

Он совал нож в руку Василия. Тот сжал рукоять, глянул на плачущего Адама и… отшвырнул нож прочь.

Повернулся и зарыдал, уткнувшись лицом в траву.

За забором послышались звуки полицейских сирен.

«Нет, не таким рисовалось задержание убийцы сестер Лаврентьевых», — пронеслось в голове у Макара. Он сам плыл словно в тумане.

От калитки к ним тяжело бежал полковник Гущин, за ним полицейские Бронниц.

Они подняли рыдающего Василия Зайцева с земли, надели на него наручники, повели к машине.

Нож забрал Гущин. Передал эксперту.

У Клавдия Мамонтова сквозь повязку на плече проступила кровь. Его рана вновь открылась — прыжок карате-до дался ему нелегко.

Полковник Гущин приказал Макару снова везти Клавдия в больницу — останавливать кровотечение.

В этот момент зазвонил мобильный Василия Зайцева, который полицейские у него сразу изъяли. Ответил на звонок полковник Гущин.

Из реанимации частной клиники сообщили, что Иван Петрович Зайцев умер.

Полковник Гущин попросил Адама подняться наверх и оставаться в своей комнате. В доме Зайцевых вновь начался повторный обыск.

В хирургии больницы Клавдию Мамонтову сделали дренаж раны, засунули туда тампон. Обезболивающее уже помогало плохо — он скрипел зубами от боли.

Макар умолял его вернуться в госпиталь в Москву. Но Мамонтов наотрез отказался.

— Мы должны Зайцева еще допросить. У нас к нему остались вопросы, — ответил он.

— Гущин его сам без нас допросит.

— А ты разве не хочешь все узнать? Не хочешь найти выход из коридора затмений?

— Очень хочу, Клава… Но я…

— Что?

— Я сейчас тревожусь только о тебе.

— Спасибо. Со мной все хорошо, — ответил Клавдий Мамонтов, поднимаясь с банкетки в хирургии и…

Его резко повело в сторону. Макар подхватил его.

— Он у вас в обморок грохнется. Болевой шок! — Дежурный хирург, делавший перевязку, сунул Мамонтову под нос пузырек с нашатырем.

Клавдий пришел в себя.

Макар понадеялся — может, хоть это его остановит, заставит вернуться в госпиталь…

— Поедем, допросим Зайцева, Макар, — медленно, с усилием повторил Клавдий Мамонтов.

Макар подумал — его друг сделан из железа…

Он снова сказал себе: нет, совсем не так они представляли себе задержание убийцы.

Полковник Гущин, когда увидел их в полицейском управлении, поперхнулся словами: «Клавдий, тебе надо срочно назад в госпиталь», — и лишь рукой махнул.

В результате допрос Василия Зайцева они провели втроем.

«Смерть отца влияет и на убийц», — размышлял печально Макар, слушая, как Василий Зайцев отвечает на их вопросы — отрешенно, почти безразлично. Словно все стало неважным для него, потеряло вдруг смысл. Тогда зачем все это было?! Для чего они сами прошли столь трудный путь, чтобы в конце столкнуться с подобной апатией и… безысходностью…

— В ноябре врачи объявили отцу, что медицина бессильна и теперь ему станут оказывать лишь паллиативную помощь. — Василий Зайцев смотрел в пол. — Меня убило, что папа умирает, что он оставляет меня одного. Врачи давали ему полгода… И он начал приводить дела в порядок. Он объявил мне, что все производство он отдаст… то есть отпишет Еве, потому что она сама бизнесмен и знает, как руководить фабрикой, как удержать ее на плаву. Он словно извинялся передо мной — мол, на фабрике работает много людей, город от нее целиком зависит, нельзя дать ей закрыться, нельзя ее потерять, обанкротить. «Ева справится, а ты, сынок, — нет, не обижайся, твоих способностей не хватит, ты еще так молод, неопытен…» Мне он оставлял только дом и проценты с дохода по акциям, которые теперь просто бумага… А все остальное, главное, ей — жене. И я решил ее убить.

Пауза.

— Не из жадности, — продолжил Василий Зайцев. — А из высшей справедливости. Фабрика была наша с отцом. И моей матери она тоже принадлежала, они вместе начинали дело. Я решил убить мачеху, она не имела прав на нашу семейную собственность. Но я бы тогда первым попал под подозрение. Я это отлично понимал и все искал способ, как убить ее и обезопасить себя. Но не находил его. А тут вдруг Ева свалилась в ковиде, и мы все заболели дома. Я боялся за отца. Но он перенес в легкой форме. Вызвал юристов и завещал фабрику Еве. Она в тот момент лежала в госпитале. Затем она вернулась, но все еще очень больная, и я заметил… да мы все дома заметили, как она изменилась. Она стала нервной, подозрительной, раздражительной. Они с Адамом не ладили с первого дня, как он к нам переехал. Отец и Ева продали московскую квартиру, где он жил, — деньги нужны были для фабрики. И он понял, что мать его фактически ограбила. О том, что она унаследует наше производство, он, наивный, и не думал и бесился… Об этом день и ночь думал я. И внезапно мне крупно повезло — настал тот вечер, когда Ева поскандалила с Адькой, наехала на него как мегера, разбила его игровую приставку… А ночью он из мести ее напугал до смерти. Я рассказывал вам — это случилось в отсутствие отца, его забрали в частную клинику. Я сыграл тогда роль невольного громоотвода, утихомирил Адьку, выкинул из кровати мерзких жаб, которых он матери подкинул. И Ева… она прониклась ко мне доверием. Я успокоил ее истерический припадок, но видел — что-то в ней еще кардинально изменилось. Она напугана и… наверное, так и начинается безумие, психоз. Словно лавина с горы… Все, что я рассказывал вам прежде, — правда. Ева объявила мне вдруг, что Адька ночью пытался ее убить, бросив совок ей в голову. И что он и прежде хотел ее прикончить, мол, убил ее во время родов, когда она пережила клиническую смерть. Мол, это его вина, и он вообще — не ее сын, не человек, а «отродье», зачатый от Тьмы. Вы заметили, сейчас люди вновь стали верить в разный бред — Ретроградный Меркурий, Петнакли, Таро, потому что живут в страхе и неопределенности…

Макар, слушая, вспоминал рассказ Глеба Рауха о событиях в секте Мессалиан-Энтузиастов. Они ошиблись, думая, что Ева действительно вычеркнула те события из жизни, нет, воспоминания о тех днях и страшный конец секты не давали ей покоя… И все это было связано с ее сыном.

— Ева истерила, орала, а я глядел на гримасы