Он тогда был робок с ней — только вздыхал и спрашивал, что у нее с Самаэлем-Адамом… любовь или как? А она, тихо засмеявшись, ответила: «Тебе какое дело? Он нас сейчас не видит».

Она сама расстегнула ему молнию на джинсах. И он взял ее прямо на ржавом мосту, ведущем в их Эдем. Одновременно сгорая от страсти и леденея от ужаса — потому что каждым толчком боялся опрокинуть ее с перил в воду. Но она … Ева не страшилась ничего.

Эдемского червячка они зачали в ту шальную ночь. Так он считал всегда — потому что Ева тогда была истинной Евой из апокрифов и легенд. А он сам уподобился Эдемскому змею, у которого не имелось ни рук для объятий, ни губ для поцелуев. А лишь упругий змеиный хвост.

Глава 45

Взгляд из подвала

Клавдий Мамонтов встретил Макара в больничной палате госпиталя МВД — после операции по извлечению пули ему наложили на плечо тугую повязку и прибинтовали левое предплечье к туловищу. Кисть руки покоилась на перевязи. Его держали пока на сильном обезболивающем. Но по палате он уже ходил, несмотря на слабость из-за кровопотери.

Кроме Макара, который отвез его с острова в больницу, и полковника Гущина, приказавшего перевести его из Бронниц в госпиталь МВД на лечение, никто больше в полиции за все эти дни даже не поинтересовался состоянием Мамонтова — как только полицейский подает рапорт на увольнение из силовых структур, он отрезанный ломоть. Коллеги и начальство, некогда бросавшие Мамонтова на самые опасные задержания вооруженных преступников, «арендовавшие» его силу, ловкость, отвагу и профессиональные навыки бывшего бодигарда, теперь полностью вычеркнули его из своих списков, потому что использовать его уже было нельзя. Если бы не жесткий приказ полковника Гущина, то Мамонтова и в госпиталь бы не положили, оставили бы в городской больнице Бронниц.

Лишь Макар и полковник Гущин, как только Клавдий покинул реанимацию, звонили ему по два раза в день: как ты, герой? Макар привез Мамонтову целую сумку гостинцев — домашнюю выпечку горничной Маши. Привез ему чистую одежду — окровавленная годилась теперь лишь в утиль. Он передал ему приветы от всех.

Но самое главное — он привез ошеломляющие новости последних суток. Рассказал подробно все, что им с Гущиным стало известно от Евы, и свои версии.

Клавдий Мамонтов слушал внимательно.

— Помнишь, когда мы впервые навестили шаманку после убийства Анны, она все допытывалась у нас настойчиво: а это точно сын ее убил? — спросил он, помолчав. — Наверное, в тот момент она решала для себя — что же случилось с сестрой и как ей самой теперь быть. После встречи с нами она, видимо, посчитала, что Анну убил именно сын. А она это допускала, зная об их конфликте, точнее, она тоже так искренне считала. И с человеком, в интересах которого она действовала в роли акушерки Малявиной, пугая и сводя Еву с ума, она не порывала контакты. Она ведь сама — хладнокровная убийца, закопавшая труп любовника на собственном участке. Когда мы явились к ней, она не только о сестре убитой думала, но и о трупе Маркиза… Он ее больше тревожил, чем сестра и ее смерть. Так что они с ее тайным нанимателем похожи. Евгения-шаманка его не слишком боялась. Она сама впустила его на участок, когда он заявился к ней…

— Может, в силу его физических недугов — поэтому он не внушал ей страха? — спросил Макар.

— Или она его просто недооценила. — Клавдий Мамонтов усмехнулся. — Твоя идея насчет «коридора затмений», выстроенного сестрами Лаврентьевыми для безумной Евы… А что, если и у Евгении имелся свой личный «коридор затмений»? После убийства Маркиза она сама существовала в таком коридоре — ее снедал страх, что все выплывет наружу, что ее поймают. А остальное ей представлялось не столь уж важным — даже ее мистификация в отношении Евы и тот человек, который ее нанял.

— Теперь по поводу Адама, — заметил Макар. — Мальчишка хоть и спрашивает, за что мать его возненавидела, но он ведь сам ей в чем-то подыгрывал — строил из себя черт знает кого… Она его считала «посланцем тьмы», а он назло ей совершал разные странные поступки, словно и его коснулось затмение… Да и мы с полковником, Клава, что скрывать, мы сами оказались внутри нашего собственного «коридора затмений» — принимали одно за другое, открывали все новые двери и теряли нить, словно в лабиринте. Мы и до сих пор не можем выбраться из этого лабиринта. Мы не можем вычислить убийцу наверняка, имея столько фактов, столько событий.

И в этот миг у Клавдия Мамонтова зазвонил мобильный.

— Наверняка Гущин, — заметил Макар со вздохом. — Он очень за тебя переживает. Сам пока никак не смог вырваться.

Однако в телефоне прозвучал не голос полковника.

— Алло, коллега, помните меня?

— Здравствуйте, кто говорит? — вежливо ответил Клавдий Мамонтов: неужели кто-то из коллег-полицейских все же решил узнать, как его самочувствие?

— Маргулов я, ну, помните, охранник актера Антона Сивакова? Вы меня в морг на опознание трупа красавчика, что с колдуньей Женей жил, выдергивали — вот счастья-то подвалило. Как коллега — коллеге: вы тогда просили сообщить приватно, если клиента моего выпустят из рехаба. Так вот — уже.

— Вашего подопечного выписали из наркоклиники? — уточнил Клавдий Мамонтов.

— Утром. Если он вам все еще нужен, можете приехать потолковать — мы сейчас в фитнес-клубе «Чацкий».

— После рехаба в фитнес-клуб? Молоток ваш актер. — Клавдий окинул взглядом палату и притихшего Макара.

— Он в бане и в сауне с утра — а меня уже за пивом и джином в ресторан при клубе послал. К вечеру снова ужрется. Если нужен он вам — торопитесь, у него ночной рейс в Хабаровск, предложили актерский чес по городам — пять выступлений на Дальнем Востоке.

— Я через час приеду, — объявил Клавдий Мамонтов.

— Клава, Клава… ты чего? Опомнись! — всполошился Макар. — Ты только из реанимации, с таким ранением огнестрельным… Да ты что?!

— Актера в любом случае необходимо допросить. Он дважды по нескольку дней жил у Евгении дома, от запоя лечился.

— Я сам поеду! Сейчас Гущину позвоню, и он тоже…

— Гущин в Бронницах занят, когда еще освободится и до Москвы доберется по пробкам. К тому времени актер уедет в аэропорт. А с тобой охранник не станет разговаривать, он тебя в «Чацкий» даже не пустит — это закрытый клуб для своих.

— Твой коллега со мной в морге прекрасно общался. — Макар уже понял — спорить