Хайман проник в его разум в поисках имени, но не обнаружилничего, кроме пустоты, – ни единого проблеска индивидуальности. У негобыли прямые каштановые волосы и слишком большие для такого лица глаза; он умерсовсем еще мальчиком. Но оказалось несложным выяснить его имя у стоявшего рядомДэниела, его новообращенного птенца: Арман. А этот птенчик, Дэниел, умер совсемнедавно – процесс взаимодействия крошечных молекул его тела с невидимымиатомами демона еще не завершился.

Арман сразу же привлек к себе внимание Хаймана. Конечно, этотот самый Арман, о котором писали и Луи, и Лестат, – бессмертный с внешностьюмальчика. Это означало, что ему не больше пятисот лет, однако он превосходномаскировался. Он казался проницательным, хладнокровным, но лишенным чутья ивкуса – у него просто не было возможности их развить. Тем не менее онбезошибочно определил, откуда за ним следят, и мягкий взгляд его огромных карихглаз мгновенно сосредоточился на далекой фигуре Хаймана.

– Не желаю зла ни тебе, ни твоему сыну, –прошептал Хайман, словно затем, чтобы вслух сформулировать и проконтролироватьмысли. – Я не друг Матери.

Арман услышал его слова, но оставил их без ответа. Как бы онни ужаснулся при виде столь древнего существа, внешне он ничем не выдал своихэмоций. Создавалось впечатление, что он смотрел даже не на Хаймана, а на стенунад головой, на смеющихся и вопящих юнцов, ровным потоком вливавшихся в дверибалкона.

И конечно же, это странное и в то же время очаровательноемаленькое пятисотлетнее создание остановило взгляд на Маэле как раз в тотмомент, когда мрачный галл ощутил очередной прилив непреодолимого беспокойстваза свою хрупкую Джесс.

Хайман понимал Армана и чувствовал к нему безоговорочнуюсимпатию. А когда их взгляды встретились вновь, все то, что было написано обАрмане в обеих книжках, дополнила и компенсировала присущая ему врожденнаяпростота. Хайман почувствовал себя еще более одиноким, чем тогда, в Афинах.

– Сродни моей собственной простой душе, –прошептал Хайман. – Ты заблудился именно потому, что слишком хорошо знаешьокружающий тебя мир. И как бы далеко ты ни ушел, ты все равно возвращаешься к темже горам, в ту же долину.

Ответа не было. Что ж, этого и следовало ожидать. Хайман сулыбкой пожал плечами. И откровенно дал Арману понять, что готов сделать длянего все, что угодно.

Теперь нужно было придумать, как помочь этим двоим, ведь уних еще есть шанс проспать сном бессмертных до следующего заката. А самоеглавное – как добраться до Маарет, которой столь беспредельно предан неистовыйнедоверчивый Маэл.

Едва шевеля губами, Хайман вновь обратился к Арману:

– Я уже сказал тебе, что я не друг Матери. Держись втолпе смертных. Как только ты сделаешь шаг в сторону, она тут же тебя заметит.Все очень просто.

На лице Армана не отразилось ничего. Рядом с ним наслаждалсяразворачивающимся вокруг пестрым зрелищем сияющий от счастья юнец Дэниел. Воткто не испытывал страха, не строил планов и ни о чем больше не мечтал. А почемубы и нет? О нем позаботится это чрезвычайно сильное создание. В отличие отостальных ему чертовски повезло.

Хайман встал. Помимо всего прочего дело еще и в одиночестве.Он будет рядом с одним из них – с Арманом или с Маэлом. Вот к чему он стремилсяв Афинах, когда начал вспоминать обо всем и многое понимать: быть рядом с себеподобными. Поговорить, дотронуться… хоть что-нибудь.

Он двинулся по верхнему проходу, который огибал по периметрувесь зал, за исключением дальней его стены, занятой большим видеоэкраном.

Хайман шел с неторопливой человеческой грацией, стараясьступать как можно осторожнее, чтобы не раздавить налетающих на него со всехсторон смертных. Он продвигался медленно еще и потому, что хотел дать Маэлувозможность заметить себя.

Он инстинктивно понимал, что, если незаметно подкрадется кэтому гордому и воинственному существу, тот не простит оскорбления. Вот почемуон прибавил шаг только тогда, когда стало совершенно ясно, что Маэлу известно оего приближении.

В отличие от Армана Маэл не сумел скрыть свой страх. Онникогда не встречался со столь древними вампирами, за исключением разве чтоМаарет, и смотрел на Хаймана как на потенциального врага. Хайман отправил емуто же теплое приветствие, что и Арману, – который сейчас следил заними, – но поза старого воина не изменилась.

Переполненный зал заперли; снаружи вопили и барабанили вдвери юнцы. Хайман слышал, как воют и шипят полицейские рации.

Вампир Лестат и его когорта наблюдали за происходящим в залечерез отверстия в занавесе.

Лестат и его верный спутник Луи обнялись и поцеловались, вто время как смертные музыканты сжимали в объятиях их обоих.

Хайман остановился, чтобы полнее прочувствовать буквальнопропитавшую воздух страсть толпы.

Джессика облокотилась о край помоста и уткнулась подбородкомв руки. Стоявшие позади парни – гиганты в блестящей черной коже – в пьяномвозбуждении грубо пихали ее, но не могли сдвинуть с места.

И Маэл не смог бы, даже если бы попробовал.

А когда Хайман посмотрел вниз, ему вдруг открылось кое-чтоеще. Всего только одно слово: Таламаска. Эта женщина была из их числа; онапринадлежала к ордену.

Быть того не может, подумал он и рассмеялся про себясобственной глупой наивности. Да, это поистине ночь потрясений! И все-такисложно поверить, что Таламаска существует до сих пор, ведь с того времени,когда он столкнулся с ней впервые, прошло немало столетий. Тогда Хайманудоставляло удовольствие водить за нос ее агентов, издеваться над ними, но в концеконцов ему становилось жалко этих простодушных и одновременно невежественныхлюдей и он оставлял их в покое.

Какая же все-таки это отвратительная штука – память. Ужлучше бы все его прошлые жизни канули в Лету. Он помнил лица этих вечныхскитальцев, мирских монахов из Таламаски, которые так неуклюже преследовали егопо всей Европе, записывая свои мимолетные впечатления в огромные книги вкожаных переплетах, допоздна поскрипывая гусиными перьями. В тот краткий периодвозвращения к сознательной жизни его звали Бенджамин, и в своих затейливыхлатинских манускриптах – ломких свитках с огромными восковыми печатями, которыеэти люди отсылали своим старшинам в Амстердам, они именовали его не иначе какБенджамин-Дьявол.

Он воспринимал это как игру: он крал их письма и приписывалчто-нибудь от себя или выползал среди ночи из-под кровати, хватал спящегоагента за горло и тряс его изо всех сил – это было весело. А что было грустно?Когда веселье прекращалось, он неизменно терял память.