— Ой! — сказал — почти взвизгнул — Гарольд. Она вырвала егоиз какого-то индивидуального мира, и на мгновение ей показалось, что у негосейчас будет сердечный приступ.

Потом он побежал к дому, прорываясь сквозь завалы срезаннойтравы, и она смутно ощутила в воздухе ее сладкий запах.

Она пошла за ним.

— Гарольд, что случилось?

Он взбежал по ступенькам крыльца. Дверь открылась, Гарольдвбежал в дом и захлопнул ее за собой. Фрэнни некоторое время помедлила, а потомподошла к двери и постучала. Ответа не последовало, но она услышала, какГарольд плачет где-то внутри.

— Гарольд?

Плач продолжался.

Она вошла в дом.

— Гарольд?

Она пересекла прихожую и вошла в кухню. Гарольд сидел застолом, вцепившись руками в волосы.

— Гарольд, что случилось?

— Убирайся! — закричал он сквозь слезы. — Убирайся, я тебене нравлюсь!

— Неправда, ты мне нравишься. Ты нормальный парень, Гарольд.Может быть, не самый крутой, но вполне нормальный. — Она сделала паузу. —Собственно говоря, принимая во внимание ситуацию, мне следовало бы сказать, чтов целом мире ты мне нравишься больше всех.

Гарольд заплакал еще сильнее.

— У тебя есть что-нибудь попить?

— Кул-Эйд, — сказал Гарольд, шмыгнув носом, и, все еще глядяв стол, добавил: — Он теплый.

— Ну конечно, он теплый. Ты не принес себе воды из городскойколонки?

Как и во многих других маленьких городках, в Оганквите заратушей была своя колонка, правда, за последние сорок лет она была скореепредметом старины, а не источником воды. Туристы иногда ее фотографировали.«Вот колонка маленького городка на побережье, где мы провели свой летнийотпуск. Разве она выглядит не забавно?»

— Принес.

Она налила по стакану себе и Гарольду и присела.

— Гарольд, что случилось?

Гарольд издал странный, истерический смешок и начал пить.Осушив стакан, он поставил его на стол.

— Случилось? А что могло случиться?

— Я хочу сказать, случилось ли что-нибудь конкретное? — Онапопробовала свой Кул-Эйд и поборола гримасу. Он был не такой уж теплый. Должнобыть, Гарольд ходил за водой не так давно, но он забыл положить сахар. Он наконец-топоднял голову и посмотрел на нее.

— Я хочу к маме, — сказал он просто.

— Ну, Гарольд…

— Когда это случилось, когда она умерла, я подумал, что этоне так уж плохо. — Сжимая в руке свой стакан, он смотрел на нее напряженным,измученным взглядом, и это слегка пугало ее. — Я знаю, что для тебя это звучитужасно. Но я никогда не знал, как я восприму их уход. У меня оченьчувствительная душа. Вот почему меня так ненавидели эти кретины из дома ужасов,который отцы города считали нужным именовать средней школой. Я думал, что этоможет свести меня с ума от горя или, по меньшей мере, ввергнуть меня в прострациюна год… мое внутреннее солнце, так сказать… так сказать… а когда это случилось,моя мама… Эми… мой папа… я сказал себе, что это не так уж плохо. Я… они… — Онстукнул кулаком по столу, заставив ее содрогнуться. — Почему я не могу найтинужных слов? — закричал он. — Я ВСЕГДА мог выразить то, что хотел сказать! Этоведь дело писателя — уметь пользоваться языком, ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ Я НЕ МОГУВЫРАЗИТЬ СВОИ ЧУВСТВА?

— Не пытайся, Гарольд. Я знаю, что ты чувствовал.

Он удивленно уставился на нее.

— Ты знаешь?.. — Он покачал головой. — Нет. Ты не можешьэтого знать.

— Помнишь, как ты пришел ко мне домой? И я копала могилу? Ябыла не в себе. Иногда я даже не могла вспомнить, чем это я занимаюсь. Так чтоесли ты чувствуешь себя лучше, когда подстригаешь лужайку, что ж, прекрасно. Ноесли ты будешь заниматься этим в плавках, ты можешь получить солнечный ожог. Даты уже получил его, — добавила она, критически оглядев его плечи. Чтобы неоказаться невежливой, она отхлебнула еще немного омерзительного Кул-Эйда.

Он утер рот.

— Я никогда их особенно уж не любил, — сказал он, — но ядумал, что все равно почувствуешь горе. Ну, как если мочевой пузырь полон, точувствуешь желание помочиться. А если умирают близкие родственники, то надоиспытывать скорбь.

Она кивнула.

— Моя мать всегда была занята Эми. Эми была ее другом, —повысил он голос, впадая в бессознательную и почти жалкую детскость, — а яшокировал своего отца.

Фрэн вполне могла этому поверить. Бред Лаудер был огромным,мускулистым человеком. Он работал десятником на ткацкой фабрике в Кеннебанке.Вряд ли он толком представлял себе, что ему делать с жирным, странным сынком,которого произвели на свет его чресла.

— Однажды он отвел меня в сторону, — продолжил Гарольд, — испросил, не педик ли я. Прямо так и сказал. Я испугался и заплакал, а он ударилменя по щеке и сказал, что если я всегда буду таким неженкой, то мне лучшеубраться из города. А Эми… думаю, ей было на меня наплевать. Для нее я былпросто неудобством, когда она приводила домой подруг. Она относилась ко мнетак, словно я был неубранной комнатой.

С усилием Фрэн допила свой Кул-Эйд.

— Поэтому когда они умерли и я ничего не почувствовал, яподумал, что ошибался. Горе — это не подергивание коленного сустава, когда понему бьют молоточком, — сказал я себе. Но я снова был одурачен. С каждым днеммне стало не хватать их все больше и больше. В особенности мамы. Если бы я могхотя бы взглянуть на нее… столько раз ее не оказывалось рядом, когда я хотел еевидеть… когда я нуждался в ней… она была слишком занята Эми, но никогда она неотносилась ко мне плохо. Этим утром, когда я проснулся, я сказал себе: надоподстричь лужайку, и тогда ты не будешь думать об этом. Но это не помогло. Итогда я стал стричь все быстрее и быстрее… словно стремился обогнать мои мысли…наверное, тогда ты и подошла. Я выглядел сумасшедшим, а? Фрэн?

Она наклонилась над столом и прикоснулась к его руке.

— С тобой все в порядке, Гарольд. Все это совершенноестественно.

— Ты в этом уверена? — Он вновь уставился на нее широкораскрытыми, совсем детскими глазами.

— Да.

— Ты будешь со мной дружить?

— Да.

— Слава Богу, — сказал Гарольд. — Спасибо Ему за это. Нехочешь ли ты еще Кул-Эйда? — спросил он робко.