Он завернул за поворот и увидел собаку — ирландского сеттерашоколадного цвета. Он радостно залаял при виде Стью и побежал ему навстречу,бешено махая хвостом. Сеттер подпрыгнул и положил передние лапы Стью на живот.Стью пошатнулся.

— Осторожней, парень, — сказал он, усмехаясь.

Собака радостно залаяла, услышав звук его голоса, и сновапрыгнула на Стью.

— Коджак! — раздался строгий голос, и Стью подскочил наместе и огляделся. — Иди сюда! Оставь человека в покое, а то ты порвешь ему всюрубашку! Глупый пес!

Коджак опустил передние лапы на дорогу и стал расхаживатьвокруг Стью. Теперь Стью заметил обладателя голоса — и, по-видимому, Коджака.Человек лет шестидесяти, в рваном свитере, изношенных серых брюках… и берете.Он сидел на вращающемся стульчике и держал в руках палитру. Мольберт с холстомстоял перед ним.

Потом он встал, положил мольберт на стульчик и направился кСтью, протягивая ему руку. Выбившиеся из-под берета седые волосы развевались нанебольшом ветру.

— Я надеюсь, вы не собираетесь пускать в ход свою винтовку,сэр. Глен Бэйтмен, к вашим услугам.

Стью сделал шаг вперед и пожал протянутую руку.

— Стюарт Редман. Не обращайте внимания на винтовку. Не такуж много людей мне довелось видеть за последнее время, чтобы начать палить поним. Собственно говоря, вы первый.

— Вы любите икру?

— Никогда не пробовал.

— Тогда самое время сделать это. А если не понравится икра,найдется много другой еды. Коджак, перестань прыгать!

Коджак тяжело задышал, и на морде у него появилась широкаяухмылка. По собственному опыту Стью знал, что собака, способная улыбаться, либокусается, либо принадлежит к числу лучших собак на свете. А Коджак, похоже, некусался.

— Приглашаю вас на ленч, — сказал Бэйтмен. — Вы первыйвстретившийся мне живой человек, во всяком случае, за последнюю неделю.Остановитесь у меня?

— С удовольствием.

— Вы южанин?

— Из Восточного Техаса.

— Стало быть, восточник, — сказал Бэйтмен и сам засмеялсянад своей шуткой. Пройдя мимо картины, самого обычного пейзажа с изображениемлесов за дорогой, он направился к оранжевому с белым переносному холодильникуна обочине. На холодильнике лежала свернутая белая скатерть для пикников.

— Когда-то она принадлежала общине баптистов в Вудсвилле, —сказал Бэйтмен, разворачивая скатерть. — Теперь она моя. Не думаю, что баптистыочень без нее страдают. Теперь они все дома, у Христа за пазухой. Во всякомслучае, баптисты Вудсвилля. Коджак, не наступай на скатерть. Контролируй своеповедение — никогда не забывай об этом, Коджак. Не хотите ли перейти черездорогу и умыться, мистер Редман?

— Зовите меня просто Стью.

— О'кей.

Они спустились с обочины и умылись холодной, чистой водой.Вниз по течению от них лакал воду Коджак. Во встрече с этим человеком былочто-то приятное и правильное.

Весело лая, Коджак побежал по направлению к лесу. Он спугнуллесного фазана, и Стью видел, как тот с шумом вылетел из кустов. С некоторымудивлением Стью подумал, что, возможно, так или иначе, все будет хорошо. Такили иначе.

Икра ему не очень понравилась — вкус как у холодной заливнойрыбы. Но у Бэйтмена оказались также пепперони, салями, две банки сардин,несколько слегка лежалых яблок и большая коробка прессованных плиток инжира.«Прессованный инжир прекрасно действует на кишечник», — сказал Бэйтмен.Кишечник Стью не доставлял ему никаких проблем с тех пор, как он выбрался изСтовингтона и отправился в путь пешком, но прессованный инжир все равно емупонравился.

Во время еды Бэйтмен сказал Стью, что он был доцентомсоциологии в Вудсвилльском колледже.

— Вудсвилль, — сказал он Стью, — это небольшой городок вшести милях по дороге отсюда.

Жена Бэйтмена умерла шесть лет назад. Детей у них не было.Большинство коллег не желали иметь с ним дело, и желание это он искреннеразделял.

— Они думали, что я чокнутый, — сказал он. — Высокаявероятность их правоты тем не менее не могла улучшить наши отношения.

Эпидемию супергриппа он воспринял с подобающимхладнокровием, так как наконец-то у него появилась возможность оставить работуи рисовать целыми днями, как он всегда мечтал.

Деля десерт (торт Сары Ли) на две части и вручая Стью егополовину на бумажной тарелочке, он сказал:

— Я ужасный художник, ужасный. Но я просто сказал самомусебе, что никто сейчас на всей земле не рисует пейзажи лучше Глендона ПекводаБэйтмена. Дешевый эгоистический трюк, но я сам его придумал.

— Коджак и раньше был вашей собакой?

— Нет — это было бы уж слишком удивительное совпадение, неправда ли? Я думаю, Коджак принадлежал кому-то из городских жителей. Я встретилего случайно, но так как я не знал его клички, то мне пришлось окрестить егоснова. Он, похоже, не возражает. Извините меня, Стью, я на минутку.

Он перебежал трусцой через дорогу, и Стью услышал плескводы. Вскоре он появился снова, и его брючины были закатаны до колен. В каждойруке он держал по мокрой упаковке из шести банок нарангансеттского пива.

— Надо было выпить за едой. Как глупо, что я забыл.

— Сейчас тоже неплохо, — сказал Стью, вытаскивая банку изупаковки. — Спасибо.

Они открыли пиво, и Бэйтмен поднял свою банку.

— За нас, Стью. Пусть дни наши будут счастливыми, пусть всежелания наши будут удовлетворены, и пусть наши задницы не болят или болят несильно.

— Аминь. — Они чокнулись банками и начали пить. Глотнув,Стью подумал, что никогда до этого момента вкус пива не казался ему такимприятным, и что, возможно, никогда в будущем это ощущение не повторится.

— Вы не слишком-то многословны, — сказал Бэйтмен. — Янадеюсь, что вы не думаете, будто я, так сказать, пускаюсь в пляс на могилемира?

— Нет, — сказал Стью.

— Я был предубежден против мира, — сказал Бэйтмен. — Ясвободно это признаю. Мир в последней четверти двадцатого столетия обладал дляменя по крайней мере всем очарованием восьмидесятилетнего старика, умирающегоот рака толстой кишки. Говорят, что болезнь поражает все народы запада, когдастолетие — каждое столетие — подходит к концу. Мы всегда заворачиваемся в савани начинаем расхаживать, возвещая скорый конец Иерусалима… или Кливленда, внашем случае. Пляска святого Витта поразила Европу во второй половинепятнадцатого века. Бубонная чума — черная смерть — косила людей в концечетырнадцатого. Мы так привыкли к гриппу, — для нас ведь это обычная простуда,не так ли? — что никто уже, кроме историков, не подозревает о том, что СТО ЛЕТНАЗАД ОН ЕЩЕ НЕ СУЩЕСТВОВАЛ.