Пока молодой венн размышлял таким образом и жгуче жалел, чтоне может пристать с немедленными расспросами к Эвриху и Зелхату, жрец спомощниками приладили к коробу гнутые полозья, уберегающие шёлк при посадке накаменистую землю, а по щербатой улочке на деревенскую площадь спустилась Эория.

«Зелхат говорил…»

Появление девушки некоторым образом придало Коренгесмелости. Он обратился к рыжеволосому:

– Я слышал, почтенный, вы ладите летучие короба вблагой неизменности, унаследованной от праотцов…

Он и сам видел, что это было воистину так – хотя бы посноровке, с которой жители деревни помогали двоим приезжим, – но надо жебыло с чего-то начать разговор. Расположишь к себе собеседников, глядишь, иудастся разведать, все ли короба у них одинаковы и не пытался ли кто изобрестилетучий снаряд, способный подниматься без привязи и без ветра.

– Истинное слово ты молвишь, добрый странник, –явно довольный, отозвался ирезеец. – Нет прегрешения хуже отхода от святыхотеческих установлений. Мы…

Ему не было суждено договорить, а Коренге – дослушать.Кажется, самым первым насторожился Торон. Он вскочил и стремительно обернулся,и Коренге сразу бросилось в глаза, что у бесстрашного кобеля поднялась дыбомвся шерсть, как бывает только от ужаса. Мгновением позже на площадь упаланеестественная тишина.

По улочке, что вела от ворот, к строителям короба со все ногбежал маленький мальчик – сынишка ирезейца, приютившего Эорию и Коренгу. Ротмалыша был раскрыт для отчаянного крика, но он не кричал. Топот босых ног потвёрдой земле был единственным звуком. А за мальчиком неторопливой и какой-тонеживой рысью бежал большой пёс с длинной шерстью, свисавшей войлочнымишнурами. Некогда белый, он был неописуемо грязен, на шее запеклась кровь. Изпасти безостановочно текла слюна, уже превратившая шерсть на груди и переднихлапах в мокрый колтун. Он не щерил зубов, не рычал и не лаял, но сказать, чтопёс был страшен, значит ничего не сказать. В нём не было ярости, его обликисточал нечто гораздо худшее, чем ярость. Он бежал за своим маленьким хозяиномне для того, чтобы отдать ему пойманную лису. Не затем, чтобы приластиться иумыть его языком, как делал всегда… В облике любимого пса мальчика настигаласмерть. Прежняя сущность белого халисунца была мертва, вместо неё вселилосьчудовище. Уже не способное жить, но очень даже способное убивать. И вот этобыло по-настоящему жутко.

Коренга даже не подозревал, с какой быстротой, оказывается,может опустеть площадь… Полтора десятка мужчин во главе со жрецом, возившиеся укороба, исчезли буквально в мгновение ока. Только что были здесь – и всё, нетуих, подевались неизвестно куда, сметённые звериным нерассуждающим ужасом.Остались лишь Коренга с его неуклюжей тележкой, да не привыкшая бегать Эория…да Торон.

Он-то, Торон, и сорвался с места самым первым, неоглядываясь на хозяина и не дожидаясь приказов. Он не стал тратить время на то,чтобы обежать воздвигнутый короб с наброшенным, но ещё не натянутымшёлком, – махнул прямо через верх, и четырёхаршинная преграда неостановила его. Силясь расправиться, спутанные крылья яростно рванули попонку,о которой Торон начисто позабыл… Прочная замша разлетелась бесформеннымиклочьями. Обладай халисунец хоть каплей прежнего смысла, он бы по крайней мереостановился. Но его ум перестал жить прежде тела, а тело неотвратимо рысило купавшему мальчику, не ускоряя и не замедляя побежки. И кажется, вовсе не замечаяТорона, летевшего наперерез то ли в невозможном прыжке, то ли в отчаяннойпопытке полёта…

Пока длился этот прыжок, правая рука Коренги успелавзметнуться над головой, выдёргивая узкий ремень, всегда лежавший наготовевдоль ног. Праща с резким свистом рассекла воздух, камень размером в кулакударил белого пса между занавешенными густой шерстью глазами. Человека такойкамень убил бы на месте, но пёсий череп куда толще и прочней человеческого.Бегущая смерть, уже не восприимчивая к ранам и увечьям, лишь споткнулась,сбилась с ровного шага…

…И сверху на неё обрушились челюсти, хлещущие крылья икогтистые лапы Торона. Удар отбросил и сшиб халисунского кобеля, но и Торон неудержал равновесия. Псы покатились, сцепившись, хрипя и пуская по ветру клочьяокровавленной шерсти…

Эория была уже возле мальчика. Подхватив его на руки,сегванка в три прыжка вернулась с ним к Коренге. Тот терзал рычаги, выдираяколесо тележки из щели между камней. Туда, скорее туда, где рвали один другогодва кобеля – живой и неупокоенный мёртвый!.. Боль Торона белым огнём ударила вплечо, лишая руку движения. Коренга вскрикнул, задохнулся, бешеным рывкомвысвободил колесо и что было силы бросил тележку вперёд, на помощь Торону. Насамом деле он очень мало что мог для него сделать, но не задумывался об этом.Объезжая треклятый короб, он повернул так, что задние колёса ёрзнули по земле,словно по льду…

И всё равно опоздал.

Халисунский пёс лежал на боку, его язык и губы ещёподрагивали, но это уходила последняя видимость жизни. Страшные челюсти Торонавсё-таки сомкнулись на его затылке, сломав позвонки, и смерть быстро забиралато, что принадлежало ей по праву. Победитель медленно поднимался, шатаясь отизнеможения и нахлынувшей боли. Битва оказалась скоротечной, но все силы быливыплеснуты без остатка. Левое крыло Торона беспомощно свисало, перекушенное вплече.

Мальчик плакал, прижимаясь к Эории. Это был храбрый горскиймальчик, охотник на лис, умевший рассуждать очень по-взрослому, но сейчас онхватался за Эорию, как младенец за мамку, и плакал от пережитого ужаса.

Его плач послужил словно бы сигналом. На площади вновьначали появляться люди.

Коренга сидел в тележке рядом с липким от крови, непохожимна себя Тороном и чувствовал, как скатывается в тартарары весь привычный,знакомый, обжитой мир. Что-то произошло, что-то надломилось – непоправимо, так,что уже не срастётся, уже никогда не будет в точности прежним.

Почти как в день, когда у него отнялись ноги и жизньнавсегда стала иной. И точно так же хотелось вернуться в только что – рукойухватить – отбежавшее прошлое, и уже было откуда-то ясно: не тянись, невернётся.

Если бы сейчас Коренгу спросили, как звать, он бы, наверное,не сумел сразу ответить…

Люди появлялись на площади как-то замедленно, по одномувозвращаясь из-за дверей и оград, спускаясь с крыш, на которые они только чтовзлетели с кошачьей скоростью, вроде бы не полагавшейся людям. У Коренгимелькнула мысль, что они могли опасаться, не вскочит ли убитый Тороном бешеныйпёс. Потом он заметил в руках у троих из них вилы. Навозные вилы, способные –это он своими глазами видал – становиться очень грозным оружием. Он почтирешил, что разумные ирезейцы хотели избавиться от опасной падали, не прикасаясьруками. Но зубья вил были направлены не на безжизненно замершее белое тело. Онисмотрели на Торона, на Эорию, на него самого.