А после венчания бояр ждало новое потрясение. Впервые врусской истории царскую избранницу короновали – будто полноправную государыню.

Ластик не знал, чья это идея – то ли често-любицы Марины, толи самого Юрки, который ратовал за женское равноправие и даже собирался наследующий год ввести праздник 8 марта, но в любом случае придумано былонекстати. Только еще больше гусей раздразнили.

Для Дмитрия Первого этот день, может, и был счастливым, нокнязю Солянскому давался тяжело. Он устал от долгого стояния на ногах, отбоярского злошептания, глаза утомились от назойливого блеска золота, котороговокруг было слишком много – прямо взгляд отдыхал, если случайно примечалгде-нибудь на кафтане у небогатого дворянина серебряное шитье.

И на свадебном пиру, устроенном в Грановитой палате,настроение князь-ангела не улучшилось. Обычно он сидел по правую руку отДмитрия, а сегодня его место заняла Марина. Царица Марфа, воевода Мнишек,патриарх и даже тысяцкий Василий Иванович оказались к молодым ближе, чемгосударев названный брат.

Это бы ладно, чай, не боярин на ерунду обижаться. Ластиказадело другое. Пять дней с Юркой не виделись, не разговаривали – хоть бы разоквзглянул на товарища и современника. Нет, как уставился на Марину, так ни разуглаз от нее не отвел.

Вот молодая царица – та успевала одарить улыбкой каждого, аЛастику даже потихоньку подмигнула. Хорошую Юрка выбрал себе жену, с этим ясно.И твердая, и воспитанная, и умная, на лету всё схватывает. Что с иконойпромахнулась – это ничего, научится. Привыкнут к ней бояре – полюбят, простятдаже корону, что нестерпимым блеском сияла у нее на голове.

Но в самый разгар пира Марина совершила новую оплошность.

Князь Шуйский, умильно щуря правый глаз, разразился льстивойречью, в которой назвал полячку «наияснейшей великой государыней», тем самымкак бы признав ее равновеликость самодержцу.

Марина, просияв, протянула боярину руку для поцелуя, что припольском дворе почиталось бы знаком особой милости. Василий Иванович остолбенел– московские вельможи женщинам, хоть бы даже и царицам, рук не целовали.

Гости сидели так: по правую сторону стола бояре, по левуюшляхтичи.

При виде того, как князь Шуйский, потомок Рюрика,склонившись, лобызает руку полячки, левая сторона взорвалась криками «виват!».

Правая возмущенно загудела, но со своего места грозноприподнялся воевода Басманов, показал здоровенный кулачище, и все проглотилиязыки.

Ластик смотрел вокруг и думал: что за свиньи этисредневековые жители. За год, прожитый в семнадцатом веке, он так и не привык ких манерам.

Посуда золотая и серебряная, а моют ее один раз в год, так инакладывают яства в грязную. Едят руками, чавкают, хлюпают, рыгают, вытираютжирные руки о бороду, потому что жалко пачкать нарядную одежду.

Тошно стало князь-ангелу. Встал он потихоньку из-за стола,вышел на крыльцо, подышать свежим воздухом.

Жалко, Соломки нет – московских девиц на пиры не пускают. Ужкак бы ей было интересно посмотреть на жениха с невестой, да во что польскиедамы одеты, да музыку послушать. Надо всё хорошенько запомнить, особенно проплатья – наверняка будет расспрашивать.

– Благоуодный пуынц! – вдруг раздалось за спиной. – О,наконец-то!

Доктор Келли. В черном бархатном камзоле, черных чулках, вберете с черным пером – на пиру его точно не было, иначе Ластик наверняка бызаметил черный параллелепипед среди сплошного золота.

– Я искал. Тебя. Все эти. Дни. Чтобы. Открыть великую.Тайну. – Англичанин задыхался – то ли от спешки, то ли от волнения. – Ждал итеперь. У входа. Надеялся, что. Мурифрай заставит. Тебя выйти. И ты откликнулсяна зов. Это сама судьба.

– Что тебе угодно? – спросил Ластик настороженно, но слюбопытством – слова про тайну его заинтриговали. – Если ты хочешь опятьговорить про Камень… – Он поймал жадный взгляд барона, устремленный на РайскоеЯблоко и прикрыл его ладонью.

– Я хочу тебе, во-первых, сообщить великий секрет, аво-вторых, сделать предложение огромной выгоды и важности. – Келли немногоуспокоился, во всяком случае, заговорил более связно. – Слушай же…

Он оглянулся по сторонам, понизил голос.

– Я – обладатель манускрипта, написанного самим АнсельмомГенуэзским.

Где-то Ластик уже слышал это имя – Ансельм. Встречалось вдипломатической переписке с иноземными государями? Или упоминал цесарский(австрийский) посол?

Доктор покачал головой:

– Я вижу, это имя тебе незнакомо, что неудивительно.Непосвященные не знают величайшего из алхимиков, ведь он жил много лет назад.Но мои собратья свято чтут его память. Ибо известно, что Ансельм добыл целыйнаперсток Магистериума. Он оставил рукопись, подробно излагающую весь порядокТрансмутации, и я сумел достать этот бесценный документ. Прочтя, я, разумеется,его уничтожил, и теперь эта великая тайна хранится только здесь. – Келлипохлопал себя по лбу. – Таким образом, я знаю способ и владею запасом Тинктуры.– Он показал пузырек со своей тертой дрянью – жабья слизь, помет летучей мыши ипрочее. – Мне не хватает лишь идеального Магического Кристалла. Но он есть утебя. Иными словами, у тебя есть ключ, но нет знания. Я же обладаю знанием, ноне имею ключа. Мы необходимы друг другу!

На всякий случай Ластик поглядел по сторонам. И слева, исправа стояли стрельцы. Если этот псих накинется и попробует отобрать алмазсилой, в обиду не дадут.

– Не бойся, – вкрадчиво сказал барон. – Камень останется втвоей собственности. Ты всего лишь одолжишь его мне на время и будешь личноприсутствовать при Великой Трансмутации. Я вижу в твоем взоре недоверие? –Келли укоризненно развел руками. – Хорошо. Чтобы убедить тебя в своейискренности, я приоткрою краешек Тайны. Ты узнаешь сведения, за которые всякийалхимик охотно отдал бы душу Сатане.

Он наклонился к самому уху Ластика. Это было не оченьприятно, потому что в семнадцатом веке даже англичане еще не чистили зубы, непользовались дезодорантом и почти никогда не мылись.