Громко гоготали, не стесняясь присутствием государя. Тыкалив бояр пальцами, о русских людях и московских обычаях отзывались презрительно –хоть и по-польски, но языки-то похожи, «swinska Moskva» понятно и без перевода.

С каждым днем враждебность по отношению к наглым чужакам всёвозрастала.

Во дворце, при царе с царицей, кое-как сдерживались, а вгороде было совсем худо.

Поляки, кто званием попроще и в Кремль не допущен, пили ещезабубенней, чем москвичи, благо злата от Дмитриевых щедрот у них хватало.Напившись, приставали к девушкам и замужним женщинам. Чуть что – хватались засабли.

Никогда еще русская столица не видывала подобного нашествияиностранцев, да еще таких буйных.

С войском Дмитрия и свитой воеводы Мнишка на Москву пришлидалеко не лучшие члены шляхетского сословия – шумный, полуразбойный сброд.Поговаривали, что король Жигмонт в свое время поддержал претендента на царскийпрестол по одной-единственной причине: надеялся, что Дмитрий уведет с собой изПольши смутьянов, забияк, авантюристов – и пускай всю эту шантрапу перебьетвойско Годунова. Причем с Дмитрием год назад ушли те, что похрабрее, и многиеиз них, действительно, сложили головы, но поляки пана Мнишка шли не воевать, агулевать, не рисковать жизнью, а пьянствовать.

Вышло так, что самые распоследние людишки польскогокоролевства почувствовали себя в Москве хозяевами, особенно когда вино полилосьрекой.

Уж доходило до смертоубийства – меж пьяными ссоры вспыхиваютбыстро. Польские сабли звенели о русские топоры, лилась кровь. Пробовали ярыжкинаводить порядок – какое там. Схватят разбушевавшегося шляхтича – на выручкубегут десятки поляков с ружьями и саблями. Заберут буяна-посадского – тут жевалят сотни с колами и вилами.

Скверно стало на Москве, тревожно. В воздухе густо пахловином, кровью и ненавистью.

Ластик, хоть сам пешком по улицам не ходил, но наслушалсядостаточно. Много раз пытался прорваться к государю для разговора с глазу наглаз, но Дмитрий или находился на царицыной половине дворца, или был окруженпридворными.

Пробиться к нему удалось всего дважды.

В первый раз днем, когда двор возвращался с псовой охоты.

Ластик улучил момент, когда царь в кои-то веки был один, безцарицы (она заговорилась о чем-то с фрейлинами) и подъехал вплотную.

– Юр, ты бы в церковь сходил, на молебне постоял, –заговорил он вполголоса и очень быстро – нужно было успеть сказать многое. –Ропщут бояре и дворяне. И кончай ты нарываться, не ходи во французских нарядах,со шпагой. Тоже еще Д`Артаньян выискался! Скажи своим полякам, чтоб вели себяпоскромнее. А бояр припугнуть бы, очень уж языки распустили…

– Пускай, – беспечно перебил Юрка. – Еще неделькупопразднуем, а потом возьмемся за работу. – Схватил современника за плечи,крепко стиснул и шепнул. – Эх, Эраська, вырастай скорей. Женишься на своейСоломонии – узнаешь, что такое счастье.

Ластик залился краской, вырвался.

– Дурак ты! Какую недельку? Того и гляди на Москве в набатударят – поляков резать.

Но уже подъезжала на чистокровном арабском жеребце царица. Ибыла она, раскрасневшаяся от ветра и скачки, так хороша, что у Юрки взглядзатуманился, выражение лица стало идиотское – и беседе конец.

Во второй раз, когда дело приняло совсем паршивый оборот(потасовки вспыхивали чуть не ежечасно, причем в разных концах города), Ластикуселся Наверху, возле дверей женской половины дворца и твердо решил дожидатьсяхоть до самой ночи, но обязательно выловить Юрку для серьезного разговора.

Час сидел, два, и высидел-таки.

Из Марининых покоев вышел Дмитрий, довольный, улыбчивый.Увидел друга – обрадовался. Начал рассказывать, какая Маринка чудесная, ноЛастик про эту чепуху и слушать не стал.

– Юрка, приди ты в себя! Сегодня в Китай-городе шляхтичкупца зарубил. Убийцу не нашли, так вместо него трех других поляков на кускиразорвали. Бояре меж собой тебя в открытую ругают вором и самозванцем. Мойдворецкий слышал от дворецкого князя Ваньки Голицына, будто его хозяин сотоварищи убить тебя хотят. Такой уж народ бояре, не могут без острастки. Еслибы кому-нибудь как следует шею намылить, остальные враз поутихнут. Головурубить, конечно, не надо, но, может, хоть в ссылку отправить человек несколько?– И Ластик перечислил самых зловредных шептунов – братьев Голицыных, МихаилуТатищева, Салтыкова. – Действуй, Юрка! Пока ты любовь крутишь, эти гады дворецподожгут, да и зарежут тебя вместе с Мариной!

Государь снисходительно улыбнулся.

– Во-первых, не подожгут. Тут брус с огнеупорнойспецпропиткой, моё изобретение. Во-вторых, бояре только шептаться здоровы, аподнять руку на помазанника Божия им слабо. Рабская психология. Уж на что папкамой липовый Иван Васильевич был паук кровавый, никто против него пикнуть непосмел. А коли все-таки сунутся какие-нибудь уроды, у меня, сам видишь, охранакрепкая. Снаружи стрельцы, триста человек. Внутри – рота храбрых немцев.Отборные ребята, один к одному, боевые товарищи. Со мной от самой границы шли.Таких не подкупишь.

Он кивнул на алебардщиков в золоченых кирасах. Командиркараула, увидев, что царь на него смотрит, лихо отсалютовал шпагой.

– А где капитан Маржерет? – спросил Ластик, увидев, чтоофицер незнакомый.

– Заболел. Это его помощник, лейтенант Бона, тоже славныйрубака. Ты не думай, Эраська, я же не лопух какой. – Юрка шутливо щелкнулЛастика по носу. – Опять же про решетки защитные не забывай. Чик-чик, и никтоне сунется.

Он подошел к стене, из которой торчал рычаг. Повернул – вкоридоре лязгнуло: это опустилась и отсекла лестницу прочная стальная решетка.Такое же устройство имелось и с противоположной, женской стороны.

– Чудо техники семнадцатого века, запатентованоЮ.Отрепьевым, – гордо сказал царь и вернул рычаг в прежнее положение.

– А если на тебя нападут не во дворце? – не дал себяуспокоить Ластик. – На охоте, на улице или…

Но в этот момент с царицыной половины выплыла дебелаяфрейлина в широченной юбке.. Присела в реверансе, лукаво улыбнулась и пропела:

– Великий круль, пани крулева просит тебя вернуться доопочивальни. У нее до тебя очень, очень срочное дело.

Только он Юрку и видел.

К себе на Солянку Ластик возвращался мрачный. На улицах былоуже темно, по обе стороны кареты бежали скороходы с факелами, возница щелкалдлинным бичом и орал: «Пади! Пади!»