– Я и сейчас плачу, только плачу сердцем, – сказала Варвара, потому что это была правда.

Аглая серьезно кивнула, словно женщина, умудренная долгим жизненным опытом:

– Я понимаю, – она шмыгнула носом, – а вот жена Сергея Дмитриевича ни слезинки не проронила. Мы ее, жену эту, раньше никогда не видели. Она только после смерти Сергея Дмитриевича пришла, потому что прописана в нашем доме. Мама сказала, что жена будет продавать квартиру. Может быть, вы купите? А я к вам в гости заглядывать буду.

Варвара виновато улыбнулась:

– У меня нет денег на покупку, и, кроме того, мне надо уезжать в Африку. Я ведь там живу.

– Ах да, в Анголу, я знаю. Сергей Дмитриевич тоже был в Анголе, – пропустив женщину с коляской, Аглая пристроилась рядом с Варварой на краешек скамейки. Но спокойно сидеть не могла, то и дело подскакивая сжатой пружинкой. – На его похороны столько людей пришло! И все говорили: Ангола, Ангола. А один генерал, вот с такими звездами на погонах, – чтобы определить размер звезд, Аглая растопырила ладошку, – сказал, что все ветераны Анголы осиротели. А перед кладбищем Сергея Дмитриевича отпевали в церкви, куда он меня водил крестить, – она продемонстрировала Варваре золотой крестик на тонкой цепочке и полушепотом сообщила: – Мама мне крестик носить не разрешала. Я его только после смерти Сергея Дмитриевича надела и сказала, что ни за что не сниму. Мама покричала-покричала про дурь, про попов на «мерседесах», а потом сказала: «Делай что хочешь», – Аглая морковно покраснела и провела рукой по всклокоченным волосам. Варвара подумала, что дальше последует рассказ о побоях, но повисшая пауза прервалась вопросом:

– А у вас есть крестник?

– Есть. В Анголе у меня много крестников, а дома только один – мой племянник Филипп. Ему недавно исполнилось двадцать лет.

– А, так он уже старый, – вроде как разочарованно протянула Аглая и тут же вспыхнула: – Пойдемте, я хочу вам что-то показать!

Вскочив на ноги, она легко побежала вперед, пламенея в толпе растрепанным венчиком ярко-рыжих волос. Варвара едва за ней поспевала. Время от времени Аглая оглядывалась, беспокойно ища глазами Варвару. Ей не стоялось на одном месте, и она нетерпеливо подпрыгивала в ожидании, пока Варвара сократит расстояние.

– Здесь близко! Смотрите вот туда!

Указательный пальчик с обгрызенным ногтем ткнул в направлении маленькой церкви в красно-коричневых тонах.

Варвара прижала руку к сердцу: Кленники! Много раз об этой церкви на Маросейке она читала в письмах Сергея Дмитриевича.

– Церковь святителя Николая?

Аглая довольно кивнула:

– Да. Здесь меня крестили, здесь было отпевание Сергея Дмитриевича. Гроб в эту дверь заносили, а я пряталась вон в том подъезде через дорогу.

«К этой стене Сергей Дмитриевич прикладывал руку и просил за меня своего дедушку», – подумала Варвара, ступая на мостовую, которая помнила шаги тысяч ног людей, приходящих сюда облегчить душу.

«Аз есмь с вами, и никтоже на вы», – зазвенело в памяти слышанное в храме.

Варвара почувствовала, как ее руку стиснула горячая детская ручка, и поняла, что по щекам текут слезы, но не от горя, а от любви.

Перед тем как расстаться с Аглаей, Варвара вынула визитку и написала на ней пару слов:

– Возьми на всякий случай адрес моей семьи во Франции. Саму меня трудно разыскать, порой я месяцами живу в лагерях беженцев, а здесь тебе всегда помогут. Я знаю, как важно иметь дом, где тебя ждут.

* * *

Когда Аглая возвращалась от Варвары Юрьевны, сработал закон подлости, и у подъезда замаячила желтая кофта вредной бабки Кокеткиной из второго подъезда. Маленькая и толстая Кокеткина ходила с трудом, опираясь на палку, что не мешало ей считать себя полновластной хозяйкой двора и прилегающих окрестностей.

– Я эту Кокеткину опасаюсь, – как-то раз признался Сергей Дмитриевич, который, по Аглаиным понятиям, не боялся никого на свете.

Хуже всего было то, что Кокеткина стояла не одна, а с Ольгой Петровной, матерью Аглаиной одноклассницы.

Менять маршрут было поздно, и Аглая, обреченно вздохнув, пошла прямо на врага.

– Здравствуйте, – она постаралась выглядеть бодро и независимо.

При виде добычи бабка Кокеткина радостно пристукнула палкой об асфальт. Ее маленькие глазки рыскали остро и неприязненно.

– Видали, как девчонка Мезенцева одна по ночам шляется? – трубно сказала она Ольге Петровне, подчеркнуто не замечая Аглаино присутствие. – Гопота растет. Прежде покойник Ладынин из жалости ее, как собачонку, прикармливал, а теперь скоро к хулиганью прибьется. Помяните мое слово!

– Не говорите, Елена Ивановна, – подхватила Ольга Петровна, нервно дернув головой, словно ей за шиворот упала гусеница, – моя Софа давно в постели книжку читает. Не понимаю родителей, которые не могут справиться с воспитанием детей. Хотя детки тоже всякие бывают.

Словечко «детки» в устах Ольги Петровны прозвучало уничтожающе.

Смешанная с ненавистью обида схватила Аглаю за горло, изменив голос на высокий и визгливый. Не помня себя, она развернулась в сторону стоявших и выкрикнула прямо в красное с жирными, трясущимися щеками, лицо Кокеткиной:

– Вы обе ничего не понимаете! Ничегошеньки! И про Сергея Дмитриевича вы все врете! И вовсе не из жалости он со мной дружил, он мой крестный!

– Подумаешь, крестный, – то ли хрюкнула, то ли каркнула бабка Кокеткина, – да у него таких крестниц полная паперть сидит, подаяние просят.

Чтобы суметь ответить, Аглае пришлось ненадолго замолчать, собираясь с мыслями. В голове было пусто и гулко, только сердце колотилось, мешая вздохнуть.

– Вы злая ведьма, – сказала она Кокетки-ной почти спокойно, сама удивляясь своей смелости. – Вы обе ведьмы.

Несколько мгновений стояла тишина, которую взорвал возмущенный голос Ольги Петровны:

– Нахалка, как ты смеешь так со взрослыми разговаривать!

Шагнув навстречу, Ольга Петровна выставила вперед руки со скрюченными пальцами, готовыми вцепиться Аглае в волосы. Кокеткина схватила ее за локоть:

– Вы, Олечка, своей дочке не разрешайте с ней дружить. В наше время дворовое хулиганье на учете в детской комнате стояло, а сейчас милиции на все наплевать. Хоть с ножом за людьми бегай, никто не остановит.

Поднимаясь домой по лестнице, Аглая чувствовала, как внутри нее трясется каждая жилочка, и думала, что хорошо бы сейчас оказаться в другом городе, а еще лучше умереть вместе с Сергеем Дмитриевичем, чтобы никогда больше не слышать всякие гадости от бабки Кокеткиной или Сонькиной матери.

Дверь в квартиру она открыла, как обычно, тихонько, чтобы петли не скрипнули: маму раздражали посторонние звуки. Но как ни старалась, разболтанный замок ухитрился железно щелкнуть металлическим язычком.

Тусклый свет с лестницы на мгновение выхватил несвежие обои темно-зеленого цвета и прошлогодний календарь на стене с