В крошечной прихожей из мебели были вешалка, погребенная под грудой одежды, зеркало и полочка для телефона. Аглая бесшумно скинула кроссовки и заглянула в комнату.

– Мам?

В ожидании ответа она замерла: вдруг сейчас случится маленькое чудо – ведь бывают чудеса на свете – и мама поманит к себе, обнимет, поцелует, скажет: «Доченька, где ты была так долго? Уже поздно. Я волновалась».

Но мама не отозвалась. Она, как обычно, сидела в кресле перед включенным телевизором и смотрела бесконечный американский сериал, где на экране красиво страдали ухоженные женщины в модной одежде. В руках мама крутила пустую кофейную чашечку, а на полу рядом с креслом валялись несколько смятых конфетных фантиков. Привычный полумрак в комнате перемешивался с неоновыми бликами телеэкрана.

– Мам, это я, – Аглая посмотрела на спину матери, затянутую в истрепанный махровый халат с бурыми пятнами от стирки. Небрежно рассыпанные по плечам волосы сально лоснились. Вообще-то мама была очень красивой, но Аглая чаще видела ее серой, уныло-равнодушной или злой.

Мама тщательно одевалась и красилась только в последний день месяца, когда папа приносил алименты.

– Пришла? – не отрываясь от просмотра, мама протянула Аглае пустую чашку. – Отнеси на кухню.

Аглая кинула чашку в груду посуды в раковине и поняла, что страшно хочет есть, особенно макарон с сыром. Воображаемая тарелка с макаронами представилась так живо, что Аглая даже почувствовала запах разваренного теста, сдобренного сливочным маслом. В последний раз макаронами ее угощал Сергей Дмитриевич. Сыр у него был какой-то особенный, очень желтый, с большими дырками. Аглая смотрела, как сырная стружка растекается по горячим макаронам, и нетерпеливо возила вилкой по тарелке.

Сергей Дмитриевич всегда первым делом спрашивал:

– Голодная? Сейчас я тебя покормлю, подожди, дружочек.

Варвара Юрьевна тоже назвала ее дружочком, не догадываясь, что от этих слов Аглаино горе скрутилось в животе в тугой болевой узел.

Хотя сыр в холодильнике давно не водился, Аглая все же открыла дверцу и обозрела унылое пространство с полупустой банкой зеленого горошка и парой яиц.

Спрашивать маму, что на ужин, было бесполезно. То ли от обиды, то ли от голода, но Аглая поняла, что сейчас разревется, и стала быстро-быстро глотать консервированный горошек, зажевывая его подсохшим куском булки.

Горошек был подкисший и скользкий, как лягушачьи лапы. Правда, лап Аглая никогда не пробовала, но остатки горошка изо рта выплюнула в ведро. Если бы был жив Сергей Дмитриевич… Если бы.

Но его не было. Он исчез, растворился в звездном небе, как улетевший самолет, а в опустевшей квартире теперь живет противная, манерная тетка – бывшая жена.

За распахнутой форточкой коротко взвыла автомобильная сигнализация, почти сразу замолкнув. Из комнаты, где сидела мама, тянуло табачным дымом. Сергей Дмитриевич не любил табака, и Аглая давно для себя решила, что курить никогда не будет.

Она подумала, что раньше запросто могла прийти к Сергею Дмитриевичу ночь-заполночь, свернуться клубком на диване и с чашкой молока в руке слушать перестук клавиш электрической пишущей машинки. Тук-тук-тук. Как дождь по стеклу.

Аглая подошла к окну и сквозь тюлевую занавеску посмотрела на луну, похожую на диковинную морскую рыбу, плывущую посреди облачной пены. Она верила, что оттуда, с высоты, на нее смотрит Сергей Дмитриевич. Не потому, что он бессмертный, а потому что он ее крестный, а крестные не должны оставлять крестников без присмотра.

Чтобы Сергей Дмитриевич за нее не волновался, Аглая достала из кармана визитную карточку Варвары Юрьевны и положила на протянутую ладошку.

– Видите, Сергей Дмитриевич, это мне Варвара Юрьевна дала. Она сказала, что там мне всегда помогут. Правда, это очень далеко, во Франции, но ведь я вырасту, правда? Вырасту и съезжу.

Париж, 2012 год

К антиквариату, да и вообще ко всякому старью Филипп Никольский был совершенно равнодушен, если не считать его профессии специалиста по системам безопасности, призванной защищать как раз подобные ценности.

В аукционный дом Перье его притащила Тесса, на которой он собирался жениться в конце августа. Тесса была без ума от предметов искусства, одинаково восторгаясь как изысканным фарфором эпохи Тан, так и расплющенными консервными банками Энди Уорхолла. И хотя к старинному китайскому фарфору Филипп относился вполне лояльно, авангард он не понимал и не принимал – сказывалось воспитание бабушки Тани.

Торги проходили в длинном зале, аскетически украшенном серебристыми светильниками в форме спиралей. Ряды пластиковых кресел, выдержанных в бордовой гамме, медленно заполнялись покупателями.

Тесса успела сесть в первый ряд, а Филипп предпочел устроиться сбоку, у стены, потому что ему нравилось наблюдать за Тессой. Ее хорошенькая головка оживленно поворачивалась по сторонам в поисках знакомых. Заметив его взгляд, она подняла руку и послала ему воздушный поцелуй. Филипп усмехнулся, забавляясь, как быстро Тесса перенимает привычки парижанок. Соседом Тессы оказался толстогубый господин с орлиным профилем и глазами навыкате. По виду ему можно было дать лет сорок – сорок пять. Когда Тесса приложила пальцы к губам для поцелуя, лицо господина приняло неодобрительное выражение.

«Наверняка старый холостяк», – подумал Филипп, но тут же спохватился, потому что совсем недавно лично входил в когорту противников брачных уз. Возраст к тридцати трем годам, и если бы не Тесса, то кто знает, может через энное количество лет его тоже характеризовали бы старым холостяком.

С Тессой их познакомил владелец картинной галереи, где Никольский проектировал схему сигнализации, а Тесса набиралась вдохновения от встречи с прекрасным. Прощаясь с хозяином, Филипп обратил внимание на невысокую девушку в длинной белой юбке и красной кофте, декоративно разорванной у ворота. Запрокинув голову, она любовалась огромной картиной, которую Филипп рекомендовал бы перевернуть вверх ногами. На фоне грубо размазанной по холсту синей краски девушка казалась Афродитой, вышедшей из морской пены, настолько прекрасен был каскад ее прямых светлых волос и изящная фигурка, словно выточенная из куска розового дерева.

– Хороша? – то ли спросил, то ли восхитился месье Андре. Изображая страстный поцелуй, он вытянул губы трубочкой. – Хочешь, познакомлю?

Не дожидаясь ответа, месье Андре раскинул объятия и завопил на весь зал:

– Тесса, девочка моя, иди, я покажу тебе самого неприступного мужчину во всей Франции. Только т-с-с, это тайна, и запомни – он умеет превратить любой дом в крепость.

– И поэтому неприступный?

Смех в ее глазах рассыпался золотистыми бликами.

Она протянула Филиппу маленькую, но крепкую руку и энергично по-мужски встряхнула:

– Тесса Пискот из Бостонского университета.

Про Америку Тессе можно было не упоминать, потому что неправильный французский с твердыми гласными с головой выдавал в ней уроженку Нового Света.