class="p1">– Низко! Низко! Ещё ниже… это можно сказать, – прервал старик, – можна ли ожидать чего-нибудь ещё от общества, прогнившего от распутством, ни во что не верящего, спекулирующего хотя бы на яде в Китае, крадущего тысячи, чтобы дать место одной амбиции, оплакивающей нехватку хлопка и торговли больше, чем потерю правды и святых дорог святости? Что это? Нынешний мир и общество? Гниль… навоз для будущего посева. Нужен бы новый Христос, новые апостолы и новая Голгофа и крест, и реки крови, чтобы отмыть нас от этой грязи. Вы лучше их? Вы не верите в те же силы, не идёте теми же дорогами? Не отрицайте, что вы действуете теми же правдами? Вы живёте более сурово? Чище ли ваша одежда от их одежд, обрызганных в луже? Мир, наверное, дойдёт до крайности, до отрицания всего, что свято, а потом… верю, что он возродится, хотя не знаю, какими дорогами. Бог велик!

– Вы знали Юлиуша? – прервал вдруг нетерпеливый Владислав, вставая.

– Очень хорошо, и высоко уважал этого человека за спокойствие, какое царило в этой чистой и достойной душе.

– А знаете его новую историю? А то, что вы говорите, это история старинная.

– Ничего не знаю.

– Юлиуш разделял убеждение, схожее с вашим; несмотря на это, пошёл всё-таки с нами, пожертвовал собой и отдал себя целиком… увы! Судьбе было угодно, чтобы туда вмешалась и погубила его – женщина.

– Не женщина, а грех, – сказал серьёзно Еремей.

– Ну, это слабость, – поправился Владислав.

– Слабость в мужчине часто является грехом.

– Он влюбился в существо, не достойное его, – прибавил Владислав, – я очень подозреваю, что развитию этого чувства весьма способствовала жалость к падшей. Он хотел её поднять, ему нравилось возрождение в роде В. Гюго! Эта любовница была попросту русской шпионкой, которая выдала его в руки врагов! Убегая, он потерял раненую правую руку, был схвачен, сидит в цитадели и, наверное, смертью окупит своё самопожертвование и честное сердце, исполненное доверия.

– Печальная история, – ответил Еремей, – но что она доказывает?

– Что Юлиуш пожертвовал убеждением.

– И совершил две слабости, а вторая ещё хуже, чем первая. Я понимаю, хоть старый, страсть к женщине, но не понимаю дела без сильной веры в его цель и необходимость. Мне кажется, что поведение Юлиуша вы плохо объясняете; не пожертвовал он убеждением, но, не поверив в успех, шёл наверняка и верил, что его жертва и кровь будут хорошим семенем. Мне его жаль, но уверен ли ты, что его предала женщина? Могло ли его сердце так сильно обмануться и привязаться к такому никчёмному, так низко упавшему созданию?

– Увы! Мы уверены, всё подтверждает домыслы, – воскликнул Владислав. – Вы знаете, может, что я не кровожадный, и не был им, но Юлиуш был для нас драгоценностью; предательство не может остаться не отомщённым. Её осудит трибунал революции, выдаст смертный приговор и должна быть убита.

Еремей вздрогнул и схватил его за руку.

– Ради Бога! – воскликнул он. – Разве вы и мы могли бы запятнать себя кровью… женщины?

– Приговор будет выдан – нужен пример.

– Эти примеры ни чему не послужат… это всё жестоко! Вы привыкаете к крови и смерти… не поднимаете этим народ, опускаете его… У вас есть какие-нибудь доказательства против этой женщины?

– Сильнейшее моральное убеждение.

– Ради Бога! Ради Бога! – выкрикнул Еремей. – Вы повторяете слова, а что хуже, поступки русских. Что это такое моральное убеждение? Пусть они судят без доказательств, обрекают без суда и вешают без угрызений, мы месть оставим Богу. Это поведение нужно изменить…

– Да, – сказал Владислав, – я с этим соглашусь… но одно его может изменить – это мнение такого, как вы, повсеместно уважаемого человека. Войдите в совет, в управление… в работу с нами… ведите нас этой дорогой.

Еремей на минуту задумался, поражённый силой этого рассуждения.

– Ты ошибаешься, – ответил он, подумав. – Мы на двух противоположных концах; из амальгам партии и систем никогда не получится ничего здорового и монолитного. Заблуждается тот, кто думает, что, склеивая два разных элемента, получит из них двойную силу, они должны уравновешивать друг друга и уничтожаться. В результате таких политических коалиций всегда должно быть зеро. Нет! Мы идём каждый своей дорогой. Что касается этого случая, – добавил он, – я надеюсь, что вы не осудите женщину, не выслушав её, не добавив защитника, не изучив всего дела, не измараетесь кровью – её и так чересчур прольётся.

Терроризм деспотизма и терроризм революции одинаково жестоки и одинаково бесплодны. Ими можно на мгновение воздержать от действия, но никогда ничего не будет создано. Всяческое принуждение вызывает в человеческих душах сопротивление и отвращение против себя. Это оружие, заимствованное революцией, слабое от произвола, жалкое и грязное.

На этом разговор был прерван, вошёл кто-то чужой, а Владислав молча попрощался с хозяином.

– Значит, вы отказываете? – спросил он тихо при выходе.

– Решительно и бесповоротно, – сказал Еремей, – старый, я ни на что не способен; твёрдый, как всё, что возраст делает каменным, я не дал бы вам себя обтесать… оставьте меня в покое!

* * *

Была поздняя ночь, когда в дверь дома, в котором жила Мария, постучали; вошёл неприметный человек в грубой одежде, с тростью в руке и требовал, чтобы его впустили к пани. Служанка колебалась, но, услышав в коридоре мужской голос, Мария вышла и узнала брата.

Она схватила его под руку и потянула за собой в гостиную.

– Пойдёшь со мной, – сказал он ей холодно, – немедленно одевайся.

– Куда? К матери?

– Не спрашивай меня, куда, – ответил хмуро брат, – ты должна идти…

– Но зачем? – чувствуя себя испуганной, спросила женщина.

Ремесленник молчал, его брови стянулись.

– Ну, пойдём! – сказал он. – Ведь я иду с тобой.

Какое-то время Мария стояла в неопределённости, но мысль, внезапно пришедшая в голову, влила в неё сильное решение.

– Стало быть, я не спрашиваю, – сказала она, – хорошо, идём…

Ремесленник внимательно оглядел салон.

– Садись, – сказала она, – я немедля оденусь.

– Постою, – сказал как-то дико брат, отходя к двери с явным отвращением, – поспеши…

Эти слова, произнесённые почти угрожающе, снова проняли её дрожью, она колебалась, но храбрость вернулась; она схватила лежащую на стуле шляпу, набросила бурнус и побежала, лихорадочно сказав:

– Я готова.

Брат молча повернулся к двери и начал спускаться, Мария шла за ним; когда они миновали браму, он взял её под руку.

– Нужно взять дрожку, – сказал он дрожащим голосом.

– Это далеко? – спросила женщина.

Брат молчал.

– Я завяжу тебе глаза, – отвечал он.

Мария дрожала всё сильнее.

– Но чего вы хотите от меня? Ты ведёшь меня на смерть? Ты! Брат! Нет, нет! Это не может