* * *

Виктор пребывает в беспокойстве. Получено ответственноезадание — ничего общего с обычными делами вроде слежки за подозреваемыми,задушевных бесед с управляющими отелей или допрашивания носильщиков, которыесразу выкладывают все. Он проводит правой рукой по бедру, чтобы почувствовать вкармане успокоительную выпуклость пистолета, а потом, кончиками пальцев,бережно достает из другого кармана пакетик мятных лепешечек. Разворачивает егос бесконечными предосторожностями, ибо в ночной тиши шелест бумажкой оберткиподобен, наверно, грому листового железа, неблагоразумно, конечно, идти наподобное нарушение мер безопасности, но делать нечего: луком — должно быть, отволнения — несет с такой силой, что можно спугнуть добычу, тем более, что иветер дует в ее сторону. Притаясь за деревьями, вжавшись в дверные проемы,помощники Виктора ожидают сигнала, чтобы бесшумно выдвинуться и потомпроизвести молниеносный захват. Не сводят глаз с окна, где чуть заметно мерцаетполоска света, что уже само по себе — свидетельство неблагонадежности: кто жебудет задергивать шторы в такую-то жару?! Один из подручных Виктора взвешиваетв руке укороченный железный ломик, которым сорвет дверь с петель, другойпродевает пальцы левой руки в отверстия стального кастета, оба — признанныемастера своего дела, где ни пройдут они, там останется за ними след в видевысаженных дверей и сломанных челюстей. Вниз по мостовой к подъезду прошагалеще один агент, этот идет открыто, не таясь, изображая обычного прохожего,мирного обывателя, поспешающего к себе домой, ну да, он живет в этом доме,однако не стучит дверным молотком, и высунувшаяся из окна жена не говорит ему:Ты нынче припозднился, а дверь через пятнадцать секунд открыта, но не ключом, аотмычкой, потому что и он дело свое знает. Первое препятствие устранено. Агентуже на лестнице, но приказа подниматься пока нет. Его задание — слушать, и втом случае, если раздастся в квартире подозрительный шум — выйти наружу идоложить Виктору, а Уж тот примет решение. Потому что Виктор — мозг операции. Вподъезде показывается агент, закуривает, подавая огоньком спички условныйсигнал — все, дескать, тихо и мирно, на блокированном этаже никаких шевелений.Виктор выплевывает пастилку, потому что, если дело дойдет до рукопашнойсхватки, можно и поперхнуться. Втягивает воздух открытым ртом, ощущая мятнуюсвежесть, словно он уже и не Виктор. Но стоит сделать еще три шага, иподнимается из глубины желудка невидимая эманация, что ж, по крайней мере, онауказует правый путь его подчиненным, которые идут за начальником следом и следв след, как индейцы на тропе войны, кроме тех двоих, что оставлены следить заокнами и получили приказ при попытке к бегству стрелять без предупреждения.Шесть человек движутся гуськом или, если угодно, вереницей, по пятам друг задругом, в полнейшем молчании и совершенно бесшумно, атмосфера насыщенаэлектричеством ожидания до такой степени, что дыхание перехватывает, все такнапряжены, что не ощущают лукового зловония, исходящего от шефа, можно дажесказать, что пахнет от него не хуже, чем от всех прочих. Вот добрались долестничной площадки, а тишина такая, что могло бы показаться — дом пуст, и весьмир уснул, могло бы, но не покажется, ибо совершенно достоверны полученныесведения, и потому не последует приказ сломать — не дверь, а строй — ивернуться к наружному скрытному наблюдению, сбору и проверке данных. Вот кто-токашлянул внутри. Подтвердилось. Виктор зажигает фонарь, направляет луч надверь, и вот уже раздвоенный на конце ломик, в просторечии называемый фомкой,змеей скользнул вперед, впился зубами в щель между косяком и наличником, ждет.Теперь черед Виктора. Судьба в образе его кулака обрушивает на дверь четыреудара, глотка исторгает хриплый рев: Откройте, полиция! — фомка свершает первыйнажим, летят щепки, скрежещет замок, слышно, как внутри гремят стульями,доносятся торопливые шаги, встревоженные голоса, Стоять! Ни с места! — громовымголосом призывает Виктор, справившийся с первоначальной нервозностью, ивнезапно вспыхивают лампы на всех этажах, это соседи, решившие принять участиев празднестве и не решившиеся выйти на сцену, осветили ее, и кто-то попыталсяоткрыть окно, но с улицы донеслось три выстрела, фомка же сменила дислокацию ивонзилась в щель на уровне нижней петли, ara! пошло! — дверь заходила ходуномсверху-донизу, расщелина расширилась, еще два мощных рывка — и дверь слетела,повалилась, глубоко процарапав штукатурку на стене, и вдруг в квартиревоцарилась мертвая тишина, обитатели ее поняли, что все кончено. Виктор спистолетом делает шаг вперед, повторяя свое: Ни с места! — двое прикрывают егос флангов, другим не хватает оперативного простора и пространства для маневра,узкий коридор не дает развернуться цепью, но они двигаются следом, как толькоавангард втягивается внутрь, в небольшую комнату, окно в ней открыто и выходитна улицу, где уже готовы агенты пресечь попытку бегства, а в комнате — четверо споднятыми руками, с опущенными головами, словом, побежденные. Виктор радостновосклицает: Всех взяли! — сгребает со стола какие-то рассыпанные бумажки,отдает приказ начать обыск, говорит тому, у которого на руке кастет, а на лице— выражение глубочайшего разочарования, поскольку преступники сопротивления неоказали, и врезать, стало быть, никому не удалось, эх, хоть бы разочек, ну, неповезло, что ты скажешь: Посмотри, не ушел ли кто черным ходом, и тототправился выполнять приказ, слышно, как он орет на кухне, обращаясь к коллегамиз оцепления: Никто не ушел? — а ему ответили, что, мол, одному удалосьскрыться, и завтра в донесении будет написано, что один скрылся огородами илипо крышам, возможны варианты. Тот, что с кастетом вернулся, и Виктор, по его огорченномулицу догадавшись о положении дел и не дожидаясь доклада, начал в ярости орать,изрыгая брань без малейшего уже намека на мятную свежесть: Олухи! Ротозеи!Проморгали! — и по тому, что задержанные не могут скрыть улыбки, пусть ибледной, смекнув, что скрылся как раз основной фигурант, с пеной у рта грозит идопытывается, кто он такой и куда бежал: Не скажете — всех перестреляю! — априсные его проверяют прицел, а малый с кастетом пошевеливает пальцами впредвкушении, и тут раздается голос режиссера: Стоп! Снято. Виктор долженоблегчить душу и не может сразу остановиться, для него все это — всерьез: Чтобдесять человек пятерых взять не смогли, главаря упустили, у него все нитизаговора! — однако благодушно вмешивается режиссер, очень довольный тем, какудачно прошла съемка: Да бросьте, не кипятитесь, если б мы его поймали, у нас ипленки бы не хватило. Но позвольте, сеньор Лопес Рибейро, полиция будетпредставлена в невыгодном свете, это дискредитация органов, это ж, какговорится, семь булавок на одного паука, а паук сбежал, то есть не паук, амуха, это мы — пауки. Бог с ним, мало ли на свете сетей: этих он избег, вдругие попадется, сейчас он по фальшивым документам поселится в каком-нибудьпансионе, решит, что наконец-то в безопасности, а того не знает, что пауком дляэтой мухи станет дочка хозяйки, как в сценарии написано,

девушка строгих правил, ярая патриотка, она ему вскружитголову, влезет в душу, женщины — все еще грозное оружие, а этот режиссер, поправде говоря, — истый мудрец. Во время беседы подходит оператор, немец,приехавший из Германии, и говорит хоть и не по-нашему, но так, что все понятно:Айн гросс план фон полицай, и Виктор мигом все смекнул, стал в соответствующуюпозу, ассистент хлопнул хлопушкой, произнес: «Майская революция», дубль два! —ну, или что-то подобное на своей кино-тарабарщине, и Виктор, размахиваяпистолетом, снова возникает в дверях, оскалясь с угрозой и насмешкой: Всехвзяли! — а если он повторяет эти слова с меньшим жаром, то лишь потому, чтобоится поперхнуться новой пастилкой, которую успел между делом сунуть в рот,чтобы сообщить дыханию пресловутую свежесть. Оператор доволен: Ауфвидерзейн, иххабе каина цайт цу ферлирен, эс ист шен цимлих шпет, и, обращаясь к режиссеруЛопесу Рибейро, добавляет: Эс ист пункт миттер-нахт, а тот отвечает: Махен зибитте дас лихт аусс[65] — и покончим на этом с произношением и переводом,поскольку мы еще только начинаем обучение. А Виктор со своей командой ужеспустился по лестнице, уводя закованных в наручники арестованных: полицейскиедо такой степени сознательно исполняют свой долг, что даже и эту комедиювоспринимают всерьез: раз взяли, пусть и понарошку, надо отвести куда следует.