Зато совсем близко, на той же самой кровати, лежала Лидия,когда содрогнулась земля. Краткий, но сильный толчок — дом сотрясся от крыши дофундамента — ощутился и пропал, оставив по себе лишь вопли соседок на лестницеда раскачивающуюся на потолке люстру, маятниковые колебания которой постепеннозамирали. Перед лицом великого страха непристойными казались голоса, звучавшиетеперь уже и на улице, летевшие из окна в окно по всему городу, еще хранившему,должно быть, в своих камнях ужасную память о других землетрясениях,неспособному снести тишину, наступающую после толчка — тот миг, когда сознаниезамирает в ожидании и спрашивает себя: Неужели повторится? Неужели я погибну?Но Рикардо Рейс и Лидия не встали. Обнаженные, как поваленные статуи, онилежали на спине, не прикрывшись даже простыней, и если бы в самом деле настиглаих смерть, они бы предались ей без сопротивления, ибо лишь несколько минутназад разомкнули объятия, и их плоть еще не успела обмякнуть и просохнуть отнедавно пролитого пота и влаги сокровенных выделений, еще ловили они ртамивоздух, еще колотилось сердце, отдаваясь где-то в животе, и именно в тот миг, когданевозможно было острее ощутить, что ты — жив, ходуном заходила кровать,зашатались шкаф и стол, заскрипели пол и потолок, и это не головокружение,присущее последнему мигу оргазма, это сама земля рычит из глубин своих, и: Мыпогибнем, Мы погибнем, произнесла Лидия, но не стала цепляться за лежащегорядом мужчину, как следовало бы по обычаю поступить слабой женщине, что, какправило, и происходит, мужчины же, придя в ужас, бормочут: Ну, что ты, что ты,успокойся, уже все кончилось, обращаясь, главным образом, к самим себе, иименно эти слова проговорил, трясясь от страха, Рикардо Рейс и оказалсясовершенно прав, толчок ощутился и пропал, как уже было этими же самыми словамидоложено выше. На лестнице еще галдят соседки, голоса их постепенно утихают, нодискуссия продолжается: одна из них спускается на улицу, другая устраивается уокна, но говорят они хором. И вот мало-помалу воцаряется прежнее спокойствие, итогда Лидия поворачивается к Рикардо Рейсу, а он — к ней, они прикасаются другк другу, он повторяет: Все кончилось, она улыбается в ответ, но взгляд ееобретает иное выражение, понятно, что не о землетрясении думает она, инекоторое время смотрят друг на друга они, пребывая рядом и так далеко друг отдруга и думая каждый о своем, что становится вполне очевидно, стоит ейпроизнести: Я, кажется, беременная, десять дней задержки. На медицинскомфакультете открываются студенту тайны человеческого тела, органическиемистерии, и потому Рикардо Рейс знает, как ведут себя сперматозоиды в лонеженщины, как плывут они вверх по течению, покуда не прибудут в прямом ипереносном смысле к источнику жизни. Практика, как это ей свойственно,подтверждает вычитанное из книг, однако же он испытывает удивление, оказавшисьвнезапно в шкуре Адама, который не понимает, как такое могло случиться, инапрасны старания Евы объяснить то, что ей и самой не вполне ясно. И онпытается выиграть время, переспросив: Что ты сказала? Задержка у меня, я,кажется, беременна, и снова из них двоих она спокойней, целую неделю, каждыйдень, весь день она только об этом думает, может быть, думала и совсем недавно,две минуты назад, когда произнесла «Мы погибнем», и в связи с этим мы вправеусомниться, что множественное число относилось к Рикардо Рейсу. Он ждет, чтоона задаст ему вопрос, спросит, например, Что делать? — но она остаетсябезмолвна и почти неподвижна: ни малейших признаков беременности, если не уметьпостичь смысл того, что выражает ее взгляд — сосредоточенный, глубокий,устремленный в дальнюю даль, словно куда-то к горизонту. Рикардо Рейсподыскивает нужные слова, но не находит в душе ничего, кроме отчужденногобезразличия — так, словно сознавая, что обязан внести свой вклад в решениепроблемы, он непричастен к ее возникновению. Он чувствует себя доктором,которому пациентка, изливая душу, говорит: Аи, сеньор доктор, что же со мнойбудет, я — беременная, а доктор ведь не может ответить: Делай аборт, дурочку-тоне строй из себя, наоборот, доктор должен ответить с важным и серьезным видом:Сударыня, если вы и ваш супруг никак не предохранялись, то вполне вероятно, чтовы — и в самом деле беременны, но все же давайте подождем еще несколько дней,быть может, дело идет о задержке, это иногда случается. Рикардо Рейс не можетпозволить себе этот неестественно-нейтральный тон, поскольку он — отец, покрайней мере, фактический, ибо не допускает мысли о том, что Лидия спала скем-нибудь еще, кроме него — того человека, который по-прежнему и явно незнает, что сказать. И вот наконец с тысячью предосторожностей, взвешивая каждоеслово, начинает он отмерять доли ответственности: Мы не береглись, но Лидия неловит его на слове, осведомляясь, как же, мол, она могла уберечься, если онникогда не извлекал инструмент в самый критический момент, никогда непользовался этими резиновыми штучками, да, впрочем, и это тоже теперь неважно,а произносит всего лишь: Я — беременна, такое происходит почти со всемиженщинами, не землетрясение же, в конце концов, если даже и приведет к гибеличеловека. И тогда Рикардо Рейс, решившись, осведомляется, каковы же ее намерения,на диалектические изыски времени больше нет, его едва хватит на то, чтобызадать вопрос, подразумевающий только отрицательный ответ: Хочешь оставитьребенка? — и как славно, что здесь нет посторонних ушей, не хватало только,чтобы Рикардо Рейса обвинили в том, что он предлагает прервать беременность, икогда, окончив допрос свидетелей, встает судья, чтобы вынести обвинительныйприговор, Лидия, выступив вперед, говорит: Да, хочу. И вот тогда впервые вжизни Рикардо Рейс ощутил, что как будто палец дотронулся до его сердца. Нет,оно не заболело, не оборвалось, не замерло, пропустив удар: возникло ощущениестранное и ни с чем не сравнимое, словно произошел первый физический контактмежду двумя обитателями разных галактик, оба — люди, однако не ведают о своем сходствеили, что еще хуже, знают лишь о своем различии. Что такое десятидневныйэмбрион? — мысленно спрашивает себя Рикардо Рейс и не находит ответа, ибо завсю свою практику ни разу не представал его глазам этот микроскопическийпроцесс клеточного роста, а поведанное книгами в памяти не сохранилось, апотому ему нечего увидеть, кроме этой серьезной, молчаливой женщины, по родузанятий прислуги, по семейному положению незамужней, по имени Лидия, собнаженной грудью и животом, но с прикрытым, будто хранящим тайну межножьем. Онпритянул ее к себе, и она прильнула, не противясь, как если бы вдруг обрелазащиту от мира, и внезапно покраснев, счастливо, как стыдливая невеста — неперевелись еще такие — спросила: Вы не рассердились на меня? Что за глупости!почему бы я, с чего бы мне, но слова эти не были искренни, ибо в эту самуюминуту охватила Рикардо Рейса сильная ярость: Вот вляпался, думает он, если онане сделает аборт, испытаю радость отцовства, мне придется усыновить ребенка,это мой моральный долг, что за чушь, вот уж не ждал, что со мной стрясетсяподобное. Лидия, приникнув к нему еще теснее, чтобы угнездиться поудобнее,чтобы он ее обнял покрепче, так просто, ни для чего, под наплывом чувств,обыденно и без малейшего нажима произносит невероятные слова: Если не захотитеего усыновить, то и не надо, будет у него прочерк в метрике, как и у меня.Глаза Рикардо Рейс вмиг наполнились слезами стыда и жалости — кто может, пустьразличит, где какие — и в безотчетном и наконец-то непритворном порыве он обнялее и поцеловал, вообразите, поцеловал по-настоящему, в губы, словно сбросив ссебя некое тяжкое бремя, бывают в жизни такие миги, мы-то полагаем, что этострасть нахлынула, а это всего лишь благодарность проявилась. Но животному телудела нет до подобных тонкостей, и вот, глазом моргнуть не успеешь, Лидия иРикардо Рейс со стонами и вздохами соединились вновь, пользуясь тем, чтотеперь-то уж что, раз ребеночка сделали, теперь уж все равно.