ее лица, как оно дергалось, искажалось и… меня вдруг осенило: вот же решение, — продолжал Василий Зайцев. — Не надо мне ее убивать, чтобы затем всю жизнь быть под подозрением у полиции и трепетать в страхе. Все и так плывет мне в руки — можно развить в ней ее истеричность, нервность, подозрительность, ее дикий бред насчет Адама. Можно попытаться выставить ее перед всеми полоумной дурой, и тогда отец… он все увидит своими глазами. Как такая ненормальная может управлять фабрикой, как ей доверить бизнес? Довести ее до точки кипения, лишить ее мозгов… И тогда папа сам изменит завещание в мою пользу — оставит фабрику мне, больше-то некому…

— И вы предложили Еве разузнать все в роддоме об обстоятельствах клинической смерти? — спросил полковник Гущин. — С целью использовать информацию против нее?

— Я предложил, и она была мне так благодарна, что я ей поверил, будто это Адька стал причиной ее клинической смерти. Понятно, я и сам сомневался — прошло столько лет, в роддоме могли все забыть, но… все же клиническая смерть — довольно редкое явление. Я надеялся — может, врачи что-то вспомнят. Ева умоляла меня съездить в Морозово, где она рожала. Но я не хотел светиться, я вообще решил остаться в стороне. Я предложил ей нанять частного детектива для поисков.

— И кого ты ей подсунул? — спросил Клавдий Мамонтов, хотя он в глубине души догадался обо всем еще в клубе «Чацкий», когда актер поведал им о встрече Василия Зайцева с сестрами Лаврентьевыми.

— Себя, — Василий Зайцев глянул на него. — Зачем впутывать кого-то постороннего в столь деликатное семейное дело?

— Но детектива и Ева, и другой свидетель описывали нам как солидного мужчину в возрасте, судя по его голосу, — заметил полковник Гущин.

— А я использовал преобразователь голоса, — ответил Василий Зайцев. — Полезная штука оказалась, в нем несколько программ — и женским можно вещать, и разными тембрами мужского, и даже детским, что выберешь. У нас дома такой есть. Отцу подарили на презентации — фирма, что их производит, в благодарность за офисную мебель нашей фабрики.

Клавдий Мамонтов усмехнулся — сводные братья пользовались сложными электронными игрушками для своих нужд. Адам — ультразвуковым отпугивателем, чтобы проверить храбрость перед стаей собак, а Василий — голосовым преобразователем, чтобы свести с ума мачеху — наследницу бизнеса отца.

— В роддоме мне снова крупно повезло. Ну, наверное, вы все про роддом знаете, раз до меня добрались…

Василий Зайцев опустил голову. Пауза.

— Вы Еве дали сразу несколько телефонов детективных агентств, — заметил полковник Гущин спокойно. — Поясните нам.

— Когда я ее вознамерился убить, я стал готовиться. Решил, что мне потребуются паленые номера, и купил несколько таких по интернету. Я три продиктовал Еве — по какому бы она ни позвонила, она попала бы на детектива по имени Андрей Григорьевич, то есть на меня. — Василий Зайцев впервые за весь разговор тоже криво усмехнулся, словно вспоминая. — Как в шпионском романе. Меня даже заводило это. Такой драйв… И главное — я в стороне от всего. И убивать ее мне не надо. Только раздуть ее психоз как пожар… Короче, она меня сама наняла на свою голову. Я в роддоме получил адрес бывшей заведующей Анны Лаврентьевой, и мне сообщили, что та алкоголичка. Новая удача! И я решил — попробую и ее использовать. С алкашами всегда ведь можно договорится за бутылку, но… Она оказалась не такой, как я ее себе представлял.

— Анна Лаврентьева? — спросил Клавдий Мамонтов. — Какой же она оказалась?

— Хитрой, жадной тварью. Я не сразу под видом детектива начал скармливать Еве информацию. Я решил повременить и сначала встретиться с Лаврентьевой. Приехал к ее дому на машине. Купил для нее бутылку хорошего виски. Хотел было подняться к ней в квартиру, позвонить, раздумывал, как мне ее уговорить на контакт, как вдруг… Гляжу — плетется с сумками, а в одной бутылки с пивом, снег загребает ногами, идет, шатается баба в пуховике… Я сразу решил — на ловца и зверь. И точно — это оказалась Анна. Пьяная вдрызг… Я к ней подошел и — что значит пьяница, как-то быстро мы договорились. Я ей: у меня к вам разговор серьезный. Заработать не хотите? А она: интим, что ли, мне предлагаешь, щенок? И заржала противно… Я смотрел на нее — все же она бывший врач-акушер и роддомом заведовала, пусть и деревенским… Но чтобы так деградировать, опуститься… Мы сели в машину мою, и я ей отдал виски, что привез. Она жадно хлебала из горла. Похвалила: щедрый ты. Я в ответ напомнил ей про роженицу, перенесшую клиническую смерть, которую врачи спасли. И она, несмотря на опьянение, все вспомнила. Мол, такое век не забудешь, хотя лично она и не присутствовала при родах. Я сказал, что та роженица — моя мачеха и что я хочу ее сильно напугать, отомстить ей за развод родителей. Что я хорошо заплачу, если Анна поможет мне пугать ее, лишать покоя. Что, мол, такова моя месть. Не говорить же ей насчет завещания и фабрики, правда? Анна выслушала и сразу мне выложила про сынка своего — мол, он меня тоже ненавидит, так что отлично понимаю тебя, дружок… Спит и видит, как меня со свету сжить, убить хочет за квартиру, потому что женился на сущей проститутке… Сказала, что над моим предложением помозгует — ей, мол, надо посоветоваться с сестрицей, потому что ее помощь понадобится, чтобы сделать все в лучшем виде. И чтобы я ей перезвонил через пару дней. И я тогда уже понял — одной дармовой выпивкой мне помощь Анны Лаврентьевой не обойдется, надо будет ей деньги платить, и немалые.

Макар слушал — видимо, взяв тайм-аут, Анна прикидывала, сколько содрать с Зайцева и как подключить к делу сестру. Возможно, ей тогда уже пришла в голову идея насчет покойной акушерки Малявиной, чтобы не самой светиться, а использовать ее личину. И, наверное, на следующий день между сестрами и произошел столь знаковый разговор про «коридор затмений» для роженицы, пережившей клиническую смерть.

— Я перезвонил с паленого номера в целях безопасности. А позже мы чатились в Signal, я им обеим его порекомендовал.

— Поэтому ты забирал мобильные с мест убийств? — спросил полковник Гущин.

Василий Зайцев равнодушно кивнул. И продолжил:

— Анна потребовала двести тысяч для себя и двести тысяч для сестры Жени, которая, по ее уверениям, сделает все сама в лучшем виде: мол, твою мачеху упекут в дурдом и запрут, так мы ее обработаем на пару.