На этой мысли Корнелиус и успокоился. Главное ведь – принятьрешение, а на остальное воля Божья.

Поворочался немного (солома мало спасала), потрясся откаменного холода и сам не заметил, как уснул.

Назавтра заслонка загрохотала лишь далеко за полдень.Одеревеневшего фон Дорна за ноги вытащили из «щели» и поволокли под мышки изодного подвала в другой, только не холодный, а жаркий, потому что в углурасспросной каморы пылал огонь и приземистый мужик с засученными рукавами, вкожаном переднике, шевелил там, на углях, какими-то железками.

Корнелиус сначала посмотрел на раскаленные клещи, насвисавшую с потолка веревку (это и была дыба), и только потом повернулся кстолу, за которым сидели двое: козлобородый дьяк с бледным тонкогубым лицом имолоденький писец, раззявившийся на арестанта с любопытством – видно, пытошнаяслужба ему была внове.

Страха нет, сказал себе фон Дорн, и стиснул зубы, чтоб нестучали. Есть боль, но боль – лишь простой зуд потревоженных нервов. Станутпытать – будем орать, больше всё равно делать нечего.

– Что, вор, разулыбался? – криво усмехнулся дьяк. – Прозналпро государеву милость? Я вот вам, длиннобрехам, брехалы-то поотрываю, – сказалон уже не Корнелиусу, а приведшим его тюремщикам.

Те забожились было, что ни о чем таком вору не сказывали, нотонкогубый махнул рукой – заткнитесь.

– По воле всемогущего Бога великий государь царь и великийкнязь Алексей Михайлович, оставя земное царствие, отъиде в вечное блаженствонебесного царствия, а перед тем, как Господу душу отдать (тут дьяк триждыперекрестился), великий государь повелел должникам недоимки простить,колодников и кандальников на волю выпустить и даже убивцев помиловать…

Корнелиус встрепенулся. Значит, царь умер! А перед смертью,должно быть, пришел в сознание и, согласно, русскому обычаю, объявил долговую иуголовную амнистию – чтоб недоимщики и узники за грехи новопреставленногоАлексея перед Всевышним поискренней ходатайствовали. Не так уж и дурны,выходит, московитские установления!

– …Только зря ты, тать, возрадовался. До того, как духиспустить, его царское величество особо наказал единственно не делать попущениятем лиходеям, кто людей Божьих до смерти умертвил, ибо се грех уже не передцарем земным, а перед Владыкой Небесным. И ныне ведено вас, извергов, кто попаили чернеца сгубил, казнить не милостиво, как прежде – колесованием, абеспощадно, сажением на кол, прежде того мучительно на дыбе изломав. Берите-каего, голуби. Слыхали государеву последнюю волю? – Дьяк наставительно поднялпалец. – Сказано «мучительно», значит, мучительно.

Работать с начальником департамента безопасности«Евродебетбанка» Владимиром Ивановичем Сергеевым было одно удовольствие.

Этот респектабельный, подтянутый господин в неизменномтвиде, с щеточкой коротко подстриженных усов очень походил на английскогоджентльмена из той породы, что канула в Лету вместе с распадом британскойимперии. Сходство усугублялось тем, что при первой встрече Владимир Ивановичлегко перешел с Фандориным на английский, на котором изъяснялся почти безакцента, разве что несколько злоупотреблял американизмами. Потом, правда,беседовали на русском, но время от времени экс-полковник вставлял какой-нибудьиноязычный оборот позаковыристей.

Разместили Николаса в доме неподалеку от Киевского вокзала,где жило много иностранцев и где не вполне туземный вид магистра меньшебросался в глаза. В двух небольших комнатах (кабинет и спальня) имелось всёнеобходимое для работы и отдыха. Еду постояльцу привозили из ресторана, а когдаФандорину нужно было выйти в город, он находился под постоянным прикрытиемнеприметных молодых людей в строгих костюмах: двое вышагивали чуть сзади, авдоль обочины не спеша катил дежурный автомобиль непременно какой-нибудьогромный вездеход с затененными стеклами.

Владимир Иванович заезжал каждое утро, ровно в девять, и ещенепременно звонил вечером спрашивал, нет ли новых поручений. С теми, которыеполучал, справлялся быстро и чётко. Лишних вопросов не задавал, в суть поисков,которыми занимался Николас, не вникал. Если все офицеры Комитетагосбезопасности были столь же эффективны, думал иногда Фандорин, простоудивительно, что советская империя так легко развалилась. Очевидно, полковникСергеев всё же принадлежал к числу лучших.

Один раз Николас побывал в офисе банка, в СреднемГнездниковском переулке, выпил кофе (без коньяку) в превосходном кабинетеИосифа Гурамовича. Банкир пытался выведать, движется ли «дело», но Фандоринотвечал уклончиво, а от приглашения на ужин отказался, сославшись на крайнююзагруженность работой. «Понимаю, понимаю, – опечаленно вздохнул Габуния. –Даете понять, что у нас чисто деловые отношения. Ладно, больше тревожить небуду. Работайте».

Рабочий день историка начинался так.

В половине восьмого подъем. Зарядка, контрастный душ, стакангрейпфрутового сока. С алкогольными напитками после позорной ночи в клубе«Педигри» было раз и навсегда покончено. При одном воспоминании о томбезобразии и последовавшем за ним тягостном похмелье Николас болезненноморщился. В баре стояла целая батарея бутылок; в том числе и приснопамятныйдвадцатилетний коньяк, но ко всей этой отраве магистр не притрагивался.

В восемь двадцать – пробежка по Украинскому бульвару (всопровождении неизменного черного джипа). В девять – визит Сергеева. Полковникпривозил очередную порцию книг, спрашивал о предполагаемом распорядке дня, втечение десяти минут вел светский разговор о политике (по убеждениям он былпатриот и непреклонный государственник) и удалялся, после чего Николасудоставляли завтрак.

Потом – работа. В первые дни она заключалась в чтенииисторических книг. Свой интерес к легендарной библиотеке Иоанна Четвертогомагистр старался законспирировать, так что публикации на эту тему составлялилишь малую часть запрашиваемых им монографий, документов и мемуаров.

Возможности Владимира Ивановича, кажется, и в самом делебыли неограниченными. По вечерам на квартиру доставляли каталожные ящики изглавных московских библиотек, а потом, уже ночью, увозили обратно. Никогда ещеФандорин не занимался исследовательской работой в таких завидных условиях.

На третий день, штудируя труд профессора Белокурова «Обиблиотеке московских государей в XVI столетии», Николас сделал невероятное,фантастическое открытие.

В знаменитом списке царской Либереи, обнаруженном стосемьдесят лет назад дерптским профессором Дабеловым, среди прочих латинских игреческих манускриптов, значилась книга некоего древнего автора, неизвестногосовременной науке: Zamolei sine Mathemat. – «Математика» Замолея.