— Какая у вас опасная работа — архитектор! — съязвилПатрикеев. — Убивают, стреляют! Дайте трубку… кто там? Лейтенант?

— Я не знаю, — признался Данилов.

— А дом-то сгорел?

— Нет, — ответил Данилов весело, — не горел дом. ТимофейИльич охрану усилил, там все в порядке. Я разговаривал с его женой.

— У Тимофея Ильича всегда все в порядке, — сказал капитаннеприязненно, — ну, давайте лейтенанта! А завтра утречком, кстати, я к вамзайду. Вопросы задам.

— Хорошо. У вас есть мой телефон, вы позвоните сначала.Вдруг я опоздаю.

— Болит? — вдруг спросил капитан.

— Болит, — признался Данилов.

— Навылет?

— Да.

— Быстро пройдет. Правая рука?

— Да.

— Значит, месяцок левой придется рисовать.

— Я и так левой рисую, — сказал Данилов, — я левша.

— Где лейтенант-то?

Данилов протянул кому-то трубку, вовсе не уверенный, что этолейтенант.

Марта маялась под ободранной дверью, он знал, что она таммается, и ему хотелось скорее к ней.

Как будто она могла куда-нибудь от него деться.

Лекарства делали свое дело — Данилов отдыхал от боли, плохосоображал и чувствовал себя прекрасно. Остаться на ночь в больнице он отказалсянаотрез.

— Ты как? — спросил он у Марты, наконец затащив себя вмашину. — Может, теперь тебе надо в больницу?

— Мне не надо, — сказала Марта. — Данилов, ты уверен, чтотебе можно ехать домой? Может, останешься все-таки? Смотри, у тебя рука совсемне двигается!

— Я не собираюсь сегодня ни копать погреб, ни косить луг, —возразил Данилов, — езжай. У меня сил нет.

— Можно подумать, у меня есть, — фыркнула Марта.

— А… ребенок? — спросил Данилов и закрыл глаза. — Как тыдумаешь, с ним все в порядке?

Марта сбоку посмотрела на него. В неверном машинном светевыражения его лица было не разобрать.

— Думаю, что ничего. Я же не прыгала с парашютом!

— Ты спасла нас, — сухо сказал Данилов, — он загнал бы нас вэтот карьер, если бы не ты и твоя машина. Я не знал, что ты такая сильная. Ихрабрая. Вернее, я знал, но никогда не видел этого своими глазами.

— Данилов, — предупредила Марта, — я сейчас зареву.

— А торт? — спросил Данилов.

— Торт? — удивилась Марта и оглянулась по сторонам как бы впоисках торта. — Он где-то здесь. А что?

Торт она нашла под своим сиденьем, когда остановилась насветофоре. Он был странной, не правильной формы.

— Я его соскребу ложкой с коробки, — решила Марта, — непропадать же добру, правда?

— Конечно. Ты позвонила Надежде Степановне, что не приедешь?

Марта опять посмотрела на него.

— Да.

— Хорошо.

Дома она стащила у него с плеч пальто и сказала ссожалением:

— Такая вещь пропала. И пиджак.

— Черт с ними, — отозвался Данилов рассеянно. — Марта, тебепридется снять с меня водолазку. Она вся в крови, а руку я поднять не могу.

— Сейчас, — прокричала она из глубины квартиры, — толькочайник поставлю!

Он зашаркал в спальню, сонно думая о том, что сниматьпридется еще и брюки, а он так хорошо пристроил руку — она совсем не болела ивообще как будто не существовала.

— Я здесь. Давай.

Она вытащила его из водолазки, кинула ее на пол и сталарасстегивать ремень.

Он вдруг так смутился, что загорелись уши.

— Марта, я сам.

— И эти снимешь, и другие наденешь, — все сам? — спросилаона с сомнением в голосе. — Или будешь голый ходить? Он был голый и свободный!— зачем-то добавила она, рассматривая его.

Она сто лет его не рассматривала.

Ей редко удавалось его порассматривать, и только один раз вжизни она делала это открыто.

— Ты что? — спросил он, насторожившись.

— Ты похож на иллюстрацию к брошюре «Передвижной военныйгоспиталь в Луге в 41-м году». — Она потрогала нашлепку у него на груди. —Болит?

— Почти нет, — сказал Данилов и улыбнулся, — но я научилсяматериться, как раз когда отдирал от себя пластырь.

— А кто тебя снова заклеил?

— Знаменская. Она проснулась, когда я матерился. Она у меняночевала. Я жаловался ей на свою судьбу.

Он был высокий и худой, как будто облитый смуглой чистойкожей. Под кожей бугрились хорошие мужские мышцы. Марта помнила, какие они наощупь.

Может, он и не образец мужской красоты и стати, но ей он такнравился, что она старалась пореже смотреть на него, чтобы не оказаться видиотском положении.

Теперь — то ли оттого, что он был «раненый боец», то лиоттого, что он приехал среди дня к ней на работу и что-то долго и невнятномямлил, а потом их чуть не убили, — Марта рассматривала его во все глаза иничего не стеснялась.

Он вытянул из гардероба свитер, оглянулся, увидел, как Мартасмотрит на него, и опять спросил:

— Ты что?

Свитер он держал в левой руке.

Марта подошла и взяла у него свитер.

— Давай. Вот сюда голову, а сюда руку. А правую как мызасунем? Или так оставим?

Ее руки потрогали его шею, здоровую руку, а потом грудь — помере продвижения свитера. Потом Марта обняла его.

— И прижаться-то к тебе как следует невозможно, Данилов, —пробормотала она, — кругом одни бинты и раны!

— Черт с ними, — негромко сказал Данилов, — не обращайвнимания.

— Как же мне не обращать, если ты — мужчина моей жизни!

— Я? — удивился Данилов.

Левой рукой он взял ее за затылок и прижал к своему плечу —с той стороны, где не было нашлепки, — и засмеялся от того, что надо былосначала выискать место, к которому ее можно прижать, не кривясь от боли!

— Не получается у нас романтических объятий, — посетовал они опять засмеялся. — Черт знает что!