Он мельком глянул на Марту. У нее приоткрылся рот.

— Только я не знаю, как нужно отбивать женщин, и никогда иникого не смогу придушить. Это от того, что я малодушный, понимаешь?

Марта молчала, только смотрела на него.

— Конечно, я идиот, — неожиданно признался Данилов, — но ятолько сейчас понял, что в моей жизни никогда не было никакого шекспировскогоодиночества, потому что ты… была всегда. Почти всегда. Все хорошее, что япомню, так или иначе связано с тобой. Сейчас мне кажется, что мама так на менясердилась именно потому, что по-настоящему мне не было никакого дела до ее…инсинуаций. Я всегда знал, что есть ты и ты — на моей стороне.

— Я на твоей стороне, — медленно подтвердила Марта.

— Конечно. — Он улыбнулся, в этом у него не было никакихсомнений. — Так что я не стану предлагать тебе часть себя, а стабильный брак,по-моему, отличная штука. Я просто все слишком затянул, как обычно. Тогда мненадо было жениться на тебе, а не на Нонне.

— Ты еще вполне можешь успеть на мне жениться, —пробормотала Марта.

— Да, — согласился Данилов, — я и хочу успеть. Конечно, я незнаю, смогу ли я быть хорошим отцом…

— Стоп, Данилов, — прервала Марта, — что ты опять заныл!Конечно, ты будешь хорошим отцом! Ты ведь не станешь делать из него великогоживописца или второго Энрике Карузо!

— Нет, — испуганно сказал Данилов, — конечно, нет! И никомуне дам.

— Даже мне? — уточнила Марта. Она наслаждалась ситуацией итем, что Данилов стоит без штанов и печальным голосом рассказывает, что неможет без нее жить — господи Иисусе, неужели правда?! — и тем, что они ужеобсуждают будущее их ребенка, и тем, что все стало наконец на свои места, а онауж было решила совсем пропадать.

— Даже тебе. Тебе тем более. Ты не знаешь, что это такое,когда родители ждут, что ты станешь вторым Сергеем Рахманиновым, а ты неможешь. Не можешь, и все тут.

Примерившись, Марта поцеловала его в губы и заставилазамолчать. Левой рукой он обнял ее покрепче и прижал к себе, к кое-как надетомусвитеру, к голым ногам, к марлевой нашлепке на груди, и она радостноприжималась.

— Я тебя так сильно люблю, — пожаловалась она, когда он чутьотпустил ее, потому что ему стало больно, — просто ужасно.

— Ничего, — утешил Данилов, — я переживу. Только первуюбрачную ночь придется отложить.

— Если не на пятнадцать лет, то я согласна.

— Нет, — сказал Данилов, — не на пятнадцать лет. Все у менякак-то не правильно. Марта. Первую брачную ночь приходится откладывать, брюки ясам надеть не могу, и вообще романтики никакой.

— Шут с ней, с романтикой, — решила Марта. Глаза у нееблестели. — Сейчас я натяну на тебя штаны, и мы пойдем есть. Ты сказал мнеправду, Данилов?

— Да.

— Ты на самом деле на мне женишься?

— Да.

— Не только затем, чтобы дать ребенку свое честное имя?

— Затем, что я без тебя не могу, — произнес Даниловнедовольно, — ты это прекрасно знаешь.

— Мне требуются подтверждения.

— Ты получишь сколько угодно подтверждений, как только ясмогу самостоятельно снимать и надевать штаны.

— Ого, — сказала Марта, — что-то у тебя и чувство юморапрорезалось. Это подозрительно.

Она застегнула на нем ремень и осторожно просунула правую рукув рукав свитера. Данилов морщился и пыхтел.

— Спать будешь в нем, — велела Марта, — снять мы его несможем.

Сигарету ему она тоже зажгла сама.

— Теперь ты сиди и думай, а я буду тебя кормить.

Думать Данилову не хотелось. Раненая рука начинала потихонькуналиваться болью, и он знал, что, когда боль нальется до краев, он не сможет нисидеть, ни лежать, и поэтому все тянул и тянул эти мгновения, почти без боли ипочти без мыслей, и смотрел на Марту, и курил, и ждал еды, хотя есть ему нехотелось, но в ожидании была какая-то домашняя мирная прелесть, свидетельствотого, что у него теперь — семья, Марта и малыш, маленький, лысый, мягкиймышонок, сидящий у нее внутри, и он станет любить его так, как ему всю жизньхотелось, чтобы любили его самого, и никто не сможет ему помешать. Даже его«черный человек».

— А что ты писал в своем блокноте? — вдруг спросила Марта. —По-моему, ведь ничего особенного. Только какие-то фамилии.

— Я перечислял фамилии тех, кто мог быть замешан.

— Ну и что? Разве это так важно, что из-за этого можно убитьчеловека?

— Он не собирался убивать, — сказал Данилов, — он хотелзабрать блокнот, а Сашка попался ему под руку.

— Откуда он знал, что блокнот у тебя на работе?

Данилов пожал плечами.

— Не знаю.

— Откуда он вообще знал про блокнот?

— Не знаю.

— Может, у него подзорная труба и он за тобой в нее всевремя подсматривает?

— Не знаю.

— Да что такое! О чем ни спросишь, ничего не знаешь. Воттвое мясо. Подожди, я тебе сейчас его порежу.

— Спасибо, — сказал Данилов.

— А на дороге? — спросила Марта. — Он вправду хотел насубить?

— Ну конечно.

— Нас обоих?

Данилов посмотрел на нее. У нее был спокойный, почтибезмятежный голос, который насторожил его.

— Я думаю, он не знал, что ты будешь со мной. Вернее, он былсовершенно уверен, что я буду один. Он позвонил мне и сказал, что горит дом. Ядолжен был кинуться его спасать, что я и сделал. Ты оказалась со мнойсовершенно случайно. Конечно, я поехал бы один. Но ты спасла мне жизнь. Правда.

— Он собирался тебя застрелить?

Данилов опять на нее посмотрел. Она жевала мясо и выгляделазаинтересованной.

— Возможно. Или загнать обратно в машину, а потом в карьер.Проделать на «Фольксвагене» такую штуку, что ты проделала на своей «Ниве»,невозможно. Он не ожидал, что ты… победишь его.

— То есть сегодня вечером ты должен был погибнуть внеизвестном карьере в лесу, — подвела итог Марта, — тебя могли проискатьсколько угодно. Даже если бы нашли, ничего понять было бы нельзя: машинасгорела, тело тоже.