— Поэтому и блокнот ему понадобился так срочно. Он былуверен, что сегодня убьет меня, а в блокноте какая-то запись его беспокоила.

— Надо было тебе писать под копирку. Тогда мы бы сейчасузнали, в чем дело. Жаль, что у тебя нет привычки писать под копирку.

— Марта, — сказал Данилов встревоженный ее тоном, — всеобойдется. Я знаю совершенно точно.

— Ничего не обойдется! — крикнула она, и глаза у нееналились слезами. — Нас сегодня чуть не убили! Если бы ты был там один, тыничего не смог бы с простреленной рукой! Он же… он даже не просто собираетсятебя убить, он издевается над тобой, потешается, Данилов! Ему любопытно. Оннаблюдает, что ты будешь делать, куда поползешь, в какую щель забьешься, еслитебе, например, прострелить руку. Или ногу. А мы даже приблизительно не можемсебе представить, кто это!

— Капитан Патрикеев нашел очки.

— Какой капитан Патрикеев? Какие очки?

— Очки мои, а капитан из милиции. В луже Сашкиной кровисверху лежали очки. Мои. Помнишь, мы с тобой покупали?

— Помню, — сказала Марта быстро, — конечно, помню.

— Эти очки у меня просил Веник, когда приехал в понедельниквечером. Он сказал, что Ася собирает вещи, а он не может ее видеть и что-то вэтом роде. Он смотрел хоккей и попросил у меня очки. После этого я их не видел.

— Веник просто дурак, Данилов, — крикнула Марта, — у негонет ни характера, ни мужества, ничего!..

— Но он наврал мне про субботу и про то, что ночевал дома, итак и не сказал, где ночевал на самом деле! Он был у меня на работе и видел мойпортфель и блокнот, кажется, тоже видел, потому что я разговаривал с ним исмотрел в этот блокнот. И у него дома голубая краска. Он собирается красить еюванную. Грозовский сказал, что он готов вернуть мне компьютер. Он ему больше ненужен. Зачем он его брал? Сашка ночью что-то делал с компьютером. Может, этокак-то связано с Грозовским?

— Почему? — удивилась Марта. — С тобой ведь никак не связанмагазин «Техносила», а там компьютеры, и у тебя на работе компьютеры тоже.

— Потому что у меня паранойя, — злобно ответил Данилов, — яподозреваю всех. Знаменская мне сказала, что оперировала где-то на Пироговке, авовсе не в Кардиоцентре, и я забыл это проверить. Теперь я сижу и думаю,наврала она мне или не наврала!

Они помолчали.

— Надпись на зеркале в моей ванной была сделана губнойпомадой. В моем окружении пять женщин — ты, Знаменская, Лида, Таня Катко и ИраРазуваева. Таня и Ира никогда у меня дома не были. Ты ни при чем. Значит,Знаменская и Лида. Знаменская не красит губы. Значит, Лида?

— Это еще менее правдоподобно, чем Веник, — пробормоталаМарта. — Лида ударила по голове твоего сотрудника и убила?! Это глупости,Данилов. Если бы ей был нужен твой знаменитый блокнот, она бы вытащила его утебя из портфеля, когда ты принимал душ после очередной сексуальной партии.

— Тогда получается, что никто ни при чем! — заорал Даниловтак, что на полке звякнули бокалы. — Нет человека, который мог бы все это! Исамое главное — зачем?! Зачем?! У меня нет состояния, и я не завещал никомускрипку Страдивари! Грозовский узнал от Тани про Кольцова, про дом и про то,что его разгромили. Таня узнала про разгром все из той же записной книжки!Тарасов мог узнать все от Грозовского, но ему-то зачем?! Он в пятницу прилетелс гастролей, а в субботу побежал громить дом?! Кто и когда вытащил у меняключи? Это вообще непонятно! Моим сотрудникам ключи не нужны, они у них и такесть! Значит, остаются Веник, Марк, Тарасов и Знаменская. Марк мог взять уТани, она ничего бы не заметила! Знаменская?! Веник?! И все сначала! А янтарь?!Этот чертов янтарь откуда?! Кто его вытащил? Когда?! Кто знал о том, что он вшкатулке?!

На этом месте Данилов вдруг замолчал, как будто ему заткнулирот.

— Ты что? — осторожно спросила Марта. Такого Данилова онаникогда не видела. — Тебе больно? Плохо?

— На приеме, — забормотал Данилов, — все говорили, что я нев себе. Марк позвонил и сказал, что я какой-то странный, мать позвонила,Знаменская приехала, чтобы выяснить, что со мной.

— А что с тобой?

— Ничего. — Он вдруг улыбнулся и взялся за лоб, носпохватился — ничего такого, что можно было бы расценить как театральныеэффекты, не допускалось. — В том-то и дело, что ничего. Со мной все в порядке.И было все в порядке, но почему-то все решили, что я не в себе.

— Да почему все решили-то?!

— Ты знаешь, — сказал Данилов, — мне кажется, что я понял —почему.

Спать он не мог, а Марта уснула на удивление быстро —измучилась за этот длинный и трудный день, начавшийся, казалось, много летназад. Данилов знал, что реакция еще даст о себе знать и будут слезы, плохоенастроение, страх, депрессия, но пока она спала, и он был рад, что онаотдыхает.

Она спала у него под боком, а он курил и думал — и все отом, что это так странно, что она спит рядом с ним, несмотря даже на то, что«первую брачную ночь» пришлось отложить на неопределенный срок, и странно, чтовсе так хорошо устроилось. Это было непривычно для Данилова, и он все выискивалподвохи и возможные препятствия на пути к безоблачному счастью, но они что-топока не находились.

Для безоблачного счастья, сказал себе Данилов, нужно толькоодно: постараться, чтобы завтра меня не убили.

Он закрыл глаза и снова увидел свое личное черно-белое кино— белая дорога в зализах метели, черные елки, белый снег и белый свет фар,темный ствол поперек белой дороги и, как недостающее шумовое оформление,негромкий хлопок выстрела. Моментальная боль, от которой разрывается мозг ивылезают из орбит глаза. Страх. Ночь. Впереди заброшенный карьер — и большеничего.

У него Марта, а внутри у нее маленький, мягкий, пузатый,скрюченный ребенок. Их с Мартой ребенок. Данилов ни разу не подумал, девочкаэто или мальчик. Ему было все равно. Он так и думал об этом — ребенок.

Тот человек готов был убить всех троих, и Данилову теперьничего не остается, как только победить его.

Руку дергало болью, как будто кто-то включал и выключалсекундомер — три секунды боли, пять секунд покоя. Потом стало наоборот. Когдасекундомер включился и больше не выключался, Данилов встал.

Он выпил две таблетки анальгина, подумал и выпил еще две.Сварил кофе.

Зажег сигарету.

Потом вспомнил, что непременно должен был сделать. Онподошел к кухонному столу и очень медленно нагнулся. В мусорном ведре все ещележала фотография Марты — лицом вверх. Данилов вытащил фотографию из ведра ивернул на стол, прислонил, как давеча, к солонке.