Сказанное в предыдущей главе об отношениях между иранцами и арабами относится в основном к «двум походам» и скорее к согдийцам, чем к Тохаристану. В Тохаристане обе стороны по-прежнему находились в состоянии конфликта друг с другом, и, хотя ислам пустил там довольно крепкие корни, пока еще он не добился полного господства. С другой стороны, собственные силы в Хорасане уже достигли равновесия, сложился определенный образ жизни. Порядки, которые мы видим еще преобладающими в Маверранахре, здесь к тому времени уже сошли на нет, и мы о них ничего не знаем, так как не располагаем достаточной информацией о раннем периоде после первых завоеваний. Но следствия все же стоят пристального рассмотрения – скажем, ситуация в период с 100 по 130 год от хиджры.

Арабы и иранцы не были внешне разделены разными местами проживания. Старое коренное население еще оставалось в арабских гарнизонных городах – Нишапуре (Биварде, Серахсе, Насе), Мерве, Мерверруде и Герате, хотя цитадели, конечно, заняли завоеватели. Также арабы не запирались вместе в нескольких немногочисленных пунктах и не ограничивались городами, выбранными в качестве военных поселений. Они имели поместья с крепостными в сельской местности, некоторые их них и жили там же, особенно в оазисе Мерв, где город образовывал центр многочисленных деревень, пользующихся одной ирригационной системой. У них были иранские слуги и иранские жены, и иранское влияние не могло не сказаться на их детях уже во втором поколении. Однако повторные переселения из Ирака не укрепили арабский элемент до такой степени, чтобы он мог по численности когда-либо сравниться с иранским, особенно в условиях, когда он нес сильные потери из-за постоянных войн. Отдельные рассказы позволяют предположить, что в Хорасане было около 50 тысяч арабских воинов, а так как обязательная военная служба касалась практически половины мужского населения, то всего арабов, по всей вероятности, насчитывалось не более 200 тысяч душ. Арабы привыкли быть хорасанцами, в общей провинции они ощущали себя едиными с местными жителями. Они носили штаны на иранский манер, пили вино, отмечали праздники Навруз и Мехреган, и знать их вела себя подобно марзпанам. Общая торговля и деловая активность влекла за собой необходимость взаимопонимания с иранцами. Даже на рынках в Куфе и Басре можно было по меньшей мере так же часто услышать персидскую речь, как и арабскую. Казалось исключением, что Абу Сайда говорил только по-арабски и потому был неподходящим миссионером для согдийцев, знавших только персидский. В армии Абу Муслима даже арабы говорили в основном на персидском языке.

Также и иранцы в Хорасане со своей стороны не занимали открыто враждебную и непримиримую позицию по отношению к арабам. Процесс смешения охватил их тоже. Их положение по большей части мало изменилось в результате завоевания, и вряд ли к худшему. Арабы взяли на себя оборону от внешней агрессии, то есть со стороны тюрков, и вели ее более успешно, чем было при правлении Сасанидов[260]. Арабы особо не вмешивались во внутреннюю ситуацию, предоставляя править марзпанам и дехканам, и лишь через их посредничество вступали в контакт с завоеванным населением. В гарнизонных и правительственных городах местные власти тоже сохранялись бок о бок с арабскими, фактически на них лежала обязанность собирать налоги и ответственность перед завоевателями за их своевременную уплату в надлежащем объеме. Но misera contribuens plebs (жалкий податной народ), само собой, при Сасанидах платил не меньше. Кроме того, иранцам позволили исповедовать свою религию; во всех договорах об уплате дани подразумевается как должное, что иранцы останутся при своей вере. Даже в городах, где жили арабы, иранцам разрешали оставаться язычниками, хотя, пожалуй, от них требовалось не выставлять напоказ внешние признаки своего язычества. Но видимо, все же у них не было серьезных связей с зороастризмом. Самое большее, что можно сказать по этому поводу, – это то, что безмятежный, счастливый культ, кульминацией которого были праздники Навруз и Мехреган, стал им дорог и они могли и дальше соблюдать его, даже если принимали ислам, ведь и сами арабы разделяли религию страны в той мере, в какой это было для них удовольствием. Сначала ислам привлекал иранцев не столько сам по себе, сколько в силу преимуществ, которые он предлагал. Они использовали его как способ приблизиться к правящему классу, разделить его привилегии и отчасти стать арабами, затем брали арабские имена и становились членами арабских племен[261]. Честолюбцы старались снискать расположение арабов и играли двойственную роль в качестве посредников между двумя народами. Их называли нусаха, «добрые друзья». Самые известные из них – Сулайм и Хайян ан-Набати.

Военная служба в условиях войны того времени и места предлагала самые благоприятные возможности для присоединения к исламу. Следуя примеру видных иранцев, арабская знать брала с собой на поле боя личную гвардию из слуг (шакирийа). Эти слуги также принимали участие в сражениях и иногда решали их исход. Кроме того, существовали специальные иранские полки, которыми командовали иранские начальники, их примеры – Хурайс ибн Кутба и его брат Сабит в ранние времена и Хайян ан-Набати и его сын Мукатил в более поздние[262]. Мавали – здесь, как и везде, это слово обозначает неарабов, которые приняли ислам и сами были приняты в арабские племена, – воевали вместе с арабами против своих старых врагов – тюрков. Но они также воевали и за веру против своих согдийских сородичей, пока те были врагами ислама и союзниками тюрков. Ислам, который они изначально приняли по внешним причинам, укоренился в их сердцах, и они относились к нему даже серьезнее, чем сами арабы[263].

Но арабы не признали мавали полностью. Если мавали служили в армии, они бились пешими, а не конными, а если отличались в бою, к ним относились с недоверием. Правда, они получали плату и долю добычи, но не регулярное жалованье; они не числились в диване, то есть в списке получающих военный пенсион. Будучи даже принятыми в арабские племена, они оставались «деревенщинами», в отличие от «народа племен», и, будучи даже мусульманами, они не освобождались от подушной подати. Подать, которую обязаны были выплачивать даже землевладельцы-арабы, конечно, не была таким бременем для хорасанцев, как для жителей Маверранахра, которые приняли ислам только с целью освободиться от нее. И все же недовольство согдийцев, несомненно, заразило и Хорасан; аль-Харис ибн Сурайдж и другие об этом позаботились.