– Что вы, что вы, Кун, – улыбнулсясекретник. – За кого вы меня принимаете? Там ведь, должно быть, детигуляют.

ближе к ночи золотоволосая лиса Алиса, на новенькомкрасненьком «Фольксвагене», рулила через Москву по срочному делу. Автомобильчикэтот, шедевр западной ширпотребной технологии, был недавно прислан ей по почтестарым другом академика Фокусова, прогрессивным космополитом Норманом ГуттиероНормансом.

Многое связывало Фокусова и Норманса, двух прогрессивныхседовласых плейбоев: тяжелая многолетняя борьба за мир, встречи в горячихточках планеты, конференции, ужины, коктейли… Недавно связала их еще и Алиса.

Посылка-«Фольксваген» в глубине души возмутила академика:короткая, но бурная дружба Алисы с Нормансом получила огласку в их кругу, и воттеперь, видите ли, «Фольксваген»! Сентиментальный привет или, чем черт нешутит, оговоренный заранее гонорар? Конечно, возмущения своего он не показал, атолько лишь отказался платить двухсотпроцентный таможенный налог. Чем все этокончилось, мы уже видим – Алиса рулит на «Фольксвагене» через Москву посрочному делу.

Она немного волновалась, как всякий раз перед новым романом,но что-то было особенное в этом ее нынешнем волнении. В последнее время онавообще потеряла покой, и все ее лихие приключения, звонки, внезапныеисчезновения, неожиданные перелеты на юг, все то, что заполняло ее жизнь,теперь было тронуто каким-то подспудным беспокойством.

Недавно в Ялте она спускалась в вагончике канатной дороги сДарсана из ресторана «Горка». Она была пьяна и весела. С ней вместе вдвухместной люльке ехал нахрапистый мужик, кинооператор Галеотти. Он цапал ееруками, говорил на ухо непристойности, она хохотала, но знала, что спатьсегодня будет не с ним, а с тем, кто ехал в следующей люльке, невозмутимый, струбкой в зубах, вроде бы и «не по этому делу». Внезапно она забыла и своегоспутника, и невозмутимого, ее вдруг охватило непонятное волнение, странноеощущение, как будто в этот миг что-то, единственное и связанное лично с ней,невидимой птицей пролетело мимо и сейчас безвозвратно исчезает.

Внизу в этот миг проплывала извилистая ялтинская улочка, покоторой цепочкой брели десятка полтора людей с лопатами, позади тащилсяскучающий милиционер.

Сегодня это чувство пролетающего неудержимого мгновениявозникало несколько раз, пока она рулила по Москве на свидание с новыммерзавцем. Вначале она услышала на перекрестке у красного светофора несущийсяиз какого-то подвала дикий голос саксофона. Потом, при трехрядном повороте наулицу Горького, она вдруг заметила, как под фонарями промелькнула какая-тотемная змейка, растаяла в блеске окон, а потом снова появилась над крышами и,подхваченная ветром, улетела в высоту, то ли нотный знак, то ли обрывоккардиограммы, то ли просто московский воздушный вьюн, свидетель наших тайн.

Он ждал ее в назначенном месте, высокий смазливый парень,естественно, в блейзере, естественно, с плоским атташе-кейсом в руках. Да накой мне черт этот подонок, тоскливо подумала она, открывая ему дверь. Отъезжаяот тротуара, она успела заметить желтые буквы новостей, катящиеся над крышей«Известий», – «в Ленинграде продолжает работу европейский кон…».

Все улетело, все пролетело, все прокатило мимо нее. Она какбудто чувствовала легкие пожатия мимолетной тоски. Теперь они ехали помаленьким темным улицам. Парень, полуобернувшись к ней, курил «Кент» и кривоулыбался. Подмигнув ему, она отвернула голову и увидела в каком-то окне голую стену,стеллаж, мраморную скульптуру… все осталось позади.

Они въехали теперь в кромешную тьму, в тупик, в зонузаконсервированной стройки. Она остановила машину, выключила зажигание ипогасила все огни. В тишине она расслышала шелест молнии и протянула руку. Вотхорошо, подумала она, совсем темно, и в руке моей твердый горячий пульсирующийзверек. Можно вообразить, что это совсем не этот подонок, что это кто-нибудьдругой. Перед тем как нагнуться, она посмотрела в небо. Ей показалось, чтосреди неподвижных звезд одна была катящаяся, медленно катящаяся от Сириуса кАндромеде.

под стеклянным куполом, под прозрачным небом того города,куда мечтал когда-нибудь вернуться с друзьями Мандельштам, где в зеркальныхокнах по ночам, где в подъездах среди витражей все еще бродят тени «серебряноговека», под куполом интуристовской гостиницы по талонам Литфонда проходилобычный «рабочий» обед Европейского сообщества писателей.

Два полномочных секретаря отечески озирали из своего углажующих европейских литераторов, хлебосольно улыбались, но между собой велидалеко не беззаботный, а может быть, даже нервный разговор: оба отвечали заэтот обед, и, случись какая-нибудь накладка, обоих бы не погладили «на этажах».Поэтому и приходилось сейчас секретарям совещаться, сдерживая взаимнуюненависть, забывая о курице славы, которую до сих пор два этих живых советскихклассика не поделили.

– А это кто там тащится меж столов, длинноволосый?Опять ленинградские умники проникли? Кто отвечает за вход?

– Это член нашей делегации, писатель Пантелей.

– Как? Пантелей включен в делегацию? Все-таки я невсегда понимаю…

– Перестаньте! Парень давно взялся за ум, ничего большене подписывает.

– Не подписывает, зато высказывается, и как! Алкоголики циник, если не враг.

– Откуда у вас такие сведения?

– Оттуда.

– Понятно, понятно. Между прочим, взгляните – Фен-госидит один. Идите, поработайте с Фенго, а я Пантелея приглашу за свой столик.

…Маленький щуплый интеллектуал Фенго, нервный до какого-товнутреннего шелеста, впервые увидел воочию тип советского бюрократа. Бюрократшел к нему, поигрывая узловатой самшитовой тростью в огромной пухлой руке.Фенго, потрясенный и завороженный, следил за приближением человека-горы внеобъятном сером костюме. Фенго был потрясен тем, как точно соответствовалаприближающаяся персона созданному им в воображении образу советского бюрократа.

Между тем бюрократу как раз хотелось сегодня быть простописателем, простым рубахой-парнем среди братьев-писателей, товарищей поевропейскому континенту, и он очень был бы озадачен, если б узнал, чтомаленький француз видит в нем типичного советского бюрократа.