– Пожалуй, – улыбнулся он. – Я член орденахрамов-пиков и работник католической библиотеки. По национальности я русский.

– Фантастика! Вы ботали по новой фене! Он засмеялся:

– Надеюсь, вы простите. Обстоятельства были уж оченьсоблазнительными для такой шутки, я не сдержался.

– Однако вы?… – начал я и осекся.

– Да-да, – кивнул он. – Вы не ошиблись.

– Но как? Когда?

– О-хо-хо, долгая история!

Он воздел глаза и сложил ладони в традиционном католическомжесте, но жест в этом случае был ироничным, а глазa патера на мгновениеблеснули таким приключенческим пухом и дерзостью, что у меня даже что-топо-мальчишески екнуло внутри. Он мог бы сыграть роль в ковбойском фильме, этотпоп.

– Может быть, выпьем? – предложил я.

– А вам не опасно пить со мной?

– С какой стати? – притворно удивился я, но онмягко тронул мою руку.

– Не думайте, я знаю, что есть разные обстоятельства иразные люди и что одним советским визитерам опасно пить с католическимсвященником в центре Рима, а другим не опасно. Вот я и спрашиваю, к какойкатегории вы относитесь?

– Мне не опасно, – сказал я, – но я отношуськ третьей категории: я на это…

– Вы на это кладете, – улыбнулся он.

– С прибором! – воскликнул я. И мы обарасхохотались.

Мы выпили, а потом повторили, а потом отправились гулять поузким улицам старой Ромы, напоминающим коридоры дряхлеющего аристократическогодворца, в котором идет непрерывный полубезумный карнавал.

В одном из переулков рядом с палаццо Мадама мой новыйприятель нашел свой «Фиат», и мы начали лихо крутить по римскому лабиринту.Это, конечно, была особая ночь в моей жизни, ночь-бакен, после такой ночи можнои в тайгу, можно и в тюрьму, она еще долго будет светить… пустые глазницыКолизея, драные кошки на Форуме, печенные на вертеле раки в народной траттории…

– Это в Трастевере, что ли?

– Да-да… алкаши, проститутки, гомики, шалые оравыиностранцев, кресты, купола, статуи, арки, хиппи, комочками лежащие то тут, тотам… У ворот Ватикана мы с моим попом даже умудрились ввязаться в драку.

– С американцами дрались?

– С американскими моряками. Мы сидели с патером наступеньках собора святого Петра, когда к воротам подошла матросня в своих белыхповарских шапочках. Их привозят в Рим автобусами из Неаполя с кораблей 6-гофлота. Ребята, конечно, дурят, безобразничают. В данном случае они пожелаливойти в святой город на чашечку кофе к Павлу VI. Они базарили возле ворот,напирали на швейцарскую стражу, и тогда, можешь себе представить, мой патерприблизился к заводиле, двухметровому лбу, что размахивал бутылкой кьянти, итихо ему сказал: «Сын мой, уведи своих олухов отсюда подальше, а то your ballswill be hanging from your ears», и подкрепил свои слова крепеньким свингом покорпусу. Ну, тут началась махаловка! Нас здорово помяли…

– Но матросы все-таки ушли от греха подальше.

– А ты откуда знаешь?

– Да ведь со мной была точно такая же история! Тырассказываешь, а у меня мурашки бегут по коже – все это было и со мной заисключением каких-то мелких деталей. Ну, рассказывай, что же было дальше?

– Дальше ничего особенного не было. Мы сели снова наступеньки храма и продолжили нашу беседу.

– На философские темы?

– Да, на философские темы.

– О чем же все-таки? О жизни? Или о смерти? О любви ли?С мщении? О милосердии? О долге человека Богу? О том пи, что Бог нам задолжал?О жизни Бога? Быть может, о его кончине?

– Да, старик, обо всем этом, но я был все-таки подбольшим газом и не могу вспомнить направление беседы. Дело ведь не в этом.

– Нет, в этом, старичок. Я тоже был хорош, но помнюкое-что.

– Может быть, ты расскажешь? Постарайся.

– Я помню – тогда было сказано странное -

Расскажи мне о Боге, попросил я его. Где он живет и каквыглядит?

Бог живет за хрустальным сводом небес, как раз в зените,отвечал он. Там рай, всегда отличная погода, добрые отношения, там окажутсяправедники. Бог – это седой старик с большой белой бородой и добрыми зеленымиглазами.

Хорошо праведникам, сказал я, а для нас, грешных, естьчто-нибудь, кроме адских сковородок? Позволь поставить тебе три вопроса. Нуженли нам Бог? Нужны ли мы Богу? Есть ли Бог?

Как я отвечу на такие вопросы? Неужто мой костюм дает мнеправо на ответ? Он не дает мне никаких особых прав, но лишь обязывает.

Вот он и обязывает тебя не уходить в кусты от такихвопросов. Ты должен хотя бы пытаться.

Ну что ж, давай попробую. Я думаю, что мы всей своей жизнью,всем своим поиском говорим, что нам нужен Бог, и верующим, и так называемым,атеистам. У нас всегда под рукой две модели для сравнения: вещь или идея какпервая модель, а потом вещь или идея для сравнения. Это вторая модель, онаможет быть лучше или хуже первой. Но мы ищем только третью модель, мымучительно и пока безрезультатно пытаемся создать третью модель и сквозь нееувидеть лицо Бога.

Что ж тут хитрого? Третья модель будет просто еще лучше илиеще хуже, чем вторая?

О нет, еще хуже или еще лучше – это все та же вторая модель,только с увеличенными качествами. Однако в мире существует и третья модель длясравнения, она не лучше и не хуже, она – совсем иная! К этому иногдаприближается человек в своем творчестве, в музыке, в поэзии, в математике, нотолько лишь приближается, только чувствует ее присутствие. Ты не понимаешь?Понять этого нельзя. Однако ты чувствуешь это? Необъяснимое – это и есть третьямодель. Вот, например, странные, необъяснимые с биологической точки зрениясвойства человеческой натуры: сострадание к ближнему, милосердие, тяга ксправедливости. Это верхние необъяснимые чувства. Другое, например, трусость,гнев, даже смелость – это понятные физиологические свойства, и все, даже самыесложные их комбинации, объясняет Фрейд. Однако верхние чувства необъяснимы,фантастичны, и именно к ним обращаются заповеди христианства. Христианствоподобно прорыву в космос, это самый отважный и самый дальний бросок к третьеймодели. Христианство фантастично и опирается на фантастические чувства идоказывает существование фантастического. Впрочем, и сама ведь биологическаяжизнь явление фантастическое, не так ли?

Есть и другие религии. Они тоже ищут то, что ты называешьсейчас «третьей моделью».