– Не трудитесь, я всех отлично помню, – перебилПожарский. – Богданов? Это не столько деловое, сколько личное. Нужно былосделать любезность вице-директору Департамента, моему предшественнику на этойдолжности. Он находился в давней связи с женой екатериноградского губернатора имечтал, чтобы она овдовела. Мечты были совершенно платонического свойства, нооднажды ко мне в руки попало письмишко его превосходительства, в котором оннеосмотрительно писал своей пассии: „Поскорей бы до твоего благоверногодобрались террористы. С удовольствием им помог бы“. Грех было невоспользоваться. После того как вы столь героически застрелили Богданова, япровел с влюбленным мечтателем конфиденциальную беседу, и место вице-директораосвободилось. Генерал-лейтенант Селиванов? О, это совсем другое. Острейшего умабыл человек. Добивался того же, чего и я, но опередил меня на несколькоступеней. Он заслонял мне солнце, а это рискованно. За Селиванова вам огромнаяблагодарность. Когда вы отправили его в царство Аида, самым многообещающимзащитником престола стал ваш покорный слуга. Далее, кажется, покушение на Аптекарскомострове на меня и „сотрудника“ Стасова? Тут задача была двойная: во-первых,поднять свое служебное реноме. Раз сама БГ устраивает на меня охоту, значит,отдает должное моим деловым качествам. А во-вторых, Стасов исчерпал своюполезность и просил отпустить его на волю. Отпустить, конечно, можно было, но ярешил, что будет больше проку, если он умрет. Опять же престиж нашей с вамиБоевой Группы поднимется.

Лицо Грина исказилось, словно от сдерживаемой боли, иПожарский довольно засмеялся.

– Теперь главное ваше свершение, убийство Храпова.Признайте, что я подал вам прекрасную идейку, отнюдь ее не навязывая. Я же, всвою очередь, признаю, что вы блестяще справились с делом. Безжалостно казнилижестокого сатрапа, худшее злодеяние которого состояло в том, что он меня на духне переносил и всеми силами препятствовал моей карьере… Здесь, в Москве, выдоставили мне немало хлопот, но в конечном итоге все устроилось наилучшимобразом. Даже ваш фокус с экспроприацией оказался кстати. Благодаря нашей свами ветреной подружке Жюли я узнал, кто новый партийный казначей и в самомскором времени собирался отобрать казенные денежки обратно. Особенно эффектнобыло бы сделать это, находясь на должности московского обер-полицеймейстера.Мол, хоть я и не в столице, но высоко сижу и далеко гляжу. Жаль. Видно, несудьба, – фаталистски вздохнул Пожарский. – По крайней мере, оценитеизящество замысла… Что там было еще? Полковник Сверчинский? Подлец, гнусныйтрюкач. Вы помогли мне с ним расквитаться за одну мерзкую шутку. Бурляев? Здесьуж я вам помог, как и в деле с Рахметом. Не хватало еще, чтобы БГ, мое любимоедетище, была обезврежена начальником московской Охранки. Так нечестно. Ктозернышко посадил, тот должен и урожай собирать. Что прикончили Бурляева –молодец. Его ведомство оказалось в полном моем подчинении. Только вот сФандориным вы дали маху, а он преназойливо путался у меня под ногами. Но заФандорина я вас не виню, это особый случай… Ну вот, а потом пришло времязавершать нашу с вами эпопею. Увы, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Япродумал операцию до мелочей, да вмешалась случайность. Обидно. Я только-тольконачал разгоняться, еще немного, и остановить меня было бы невозможно… Судьба.

Жюли всхлипнула.

– Ничего, – улыбнулся ейобер-полицеймейстер. – На тебя-то я зла не держу, только на судьбу. Стобой мне было хорошо и весело, а что предала, так, видно, деваться былонекуда.

Удивительно, но по лицу Жюли текли слезы. Никогда еще Гринне видел эту жизнерадостную, легкомысленную женщину плачущей. Однако дальнейшийразговор был лишен смысла. Всё и так выяснилось. Даже во время еврейскогопогрома Грин не чувствовал себя таким несчастным, как в эти минуты,перечеркнувшие весь смысл трудной, изобиловавшей жертвами борьбы. Как житьдальше – вот над чем теперь следовало думать, и он знал, что найти ответ будетнепросто. Но в одном ясность имелась: этот улыбчивый человек должен умереть.

Грин навел дуло манипулятору в лоб.

– Э, милейший! – вскинул руку Пожарский. –Что за спешка! Так славно беседовали. Разве вы не хотите послушать про Жюли инашу с ней любовь? Уверяю вас, это увлекательней любого романа.

Грин покачал головой, взводя курок:

– Неважно.

– Глеб! Не-е-е-ет!

С пронзительным криком Жюли кошкой прыгнула на Грина иповисла на его руке. Ее хватка оказалась неожиданно цепкой, острые зубы впилисьв кисть, сжимавшую „кольт“.

Грин перехватил револьвер левой рукой, но было поздно –Пожарский сунул руку в карман и выстрелил прямо через полу пальто.

Я ранен, подумал Грин, ударившись спиной о стену и сползаяна пол. Хотел поднять руку с револьвером, но она не послушалась.

Жюли ударом башмачка отшвырнула „кольт“ в сторону.

– Браво, девочка, – сказал Пожарский. – Тыпросто чудо. Уж я тянул-тянул время, а все равно не хватило. Я велел своимждать на улице ровно десять минут и потом врываться. Он успел бы меняприкончить.

В ушах у Грина шумело и завывало, комната накренялась товправо, то влево. Непонятно было, как удерживаются на ногах двое мужчин,вбежавших из коридора.

– Выстрел услыхали? – спросилобер-полицеймейстер. – Молодцы. Этого я уложил, кончается. Женщина на вас,это Игла, та самая. Оставлять нельзя, слышала лишнее.

Свет начинал меркнуть. Нельзя было, чтобы лицо Пожарскогостало последним видением ускользающей жизни.

Грин повел гаснущим взглядом по комнате, отыскивая Иглу. Онастояла, сцепив руки, и молча смотрела на него, но выражения ее глаз онразличить уже не мог.

Что это поблескивает у нее между пальцев, такое тонкое исветлое?

Взрыватель, это взрыватель, догадался Грин.

Игла повернулась к емкости с гремучим студнем и переломиланад ней узкую стеклянную трубочку.

Жизнь закончилась так, как и следовало, – мгновеннойогненной вспышкой.

У Кутафьей башни извозчика пришлось отпустить и дальше идтипешком. В городе новые порядки пока не чувствовались, но здесь, в Кремле, сталоне то, что прежде: строго, ухожено, повсюду караулы, а брусчатку что ни деньотскребают от льда и снега, на санях не проедешь. Ныне здесь разместиласьверховная власть – новый хозяин древнепрестольной счел ниже своего достоинстважить в генерал-губернаторской резиденции, поселился за высокимикраснокирпичными стенами, в Малом Николаевском дворце.

Эраст Петрович шел вверх по Троицкому мосту. Одной рукойприжимал шпагу, другой держал треуголку. День сегодня был высокоторжественный –московское чиновничество представлялось его императорскому высочеству.