– Pax,[160] папочка, – сощурилглаза Стенолаз. – Не злись, потому что это вредно. Вино, женщины, пение, ако всему еще злость. Еще тебя удар хватит. Что касается ответа, то хотел бы,всё-таки, inter nos.[161]

Епископ жестом приказал Клаудине подняться, а хлопком покруглому задку дал знать, чтобы удалилась. Девушка фыркнула, надула карминовыегубы, смерила обоих злым взглядом, забрала из вазы горсть сладостей и пошла,обольстительно виляя бедрами.

– Всадников, – сказал Стенолаз, когда они осталисьбез свидетелей, – я имею под рукой уже сейчас. Несколько человек вСенсенберге, из старой гвардии. Здесь, во Вроцлаве, я уже успел завербовать сдесяток новых.

– Подтверждаются слухи, – епископ смотрел на негоиз-под опущенных ресниц, – что ты привлекаешь их черной магией, что летятк тебе, как мотыльки на пламя. Жаловался Гайн фон Чирне, командир наемников,что с его хоругви[162] дезертируют прохвосты, один другогохуже. Но чтоб иоанниты? Потому что магистр фон Шлибен тоже жаловался.

– Я знаю, что тебе спешно, папочка. Поэтому и неперебираю, беру, что попало, ганджйа и гашш’иш сделают свое. Кто-нибудь еще наменя жаловался?

– Ульрик Пак, хозяин Клемпины, – в голосе Конрадазазвучала насмешка. – Но в другой области. Не узнаю тебя, сынок. Ты ибарышня?

– Оставь это, епископ. А Пака утихомирь.

– Я уже это сделал. Не пришлось специально стараться.Возвращаясь ad rem:[163] итак, у тебя есть готовые люди. Они всостоянии будут обеспечить мне безопасность? Охрану? Если бы вопреки твоемумнению Рейнмар из Белявы всё-таки планировал на меня покушение?

– Рейнмар из Белявы не планирует покушение. Поэтому,если мои люди тебе нужны только…

– Не только, – прервал епископ.

Какое-то время они молчали. Из дамских палат слышался лайитальянского пёсика и мелодичный голос Гаунольдовны, осыпающей служанок бранью.

– Времена настали ненадежные и плохие, – прервалтишину Конрад из Олесницы. – А самое худшее еще впереди. Хватилонескольких еретических набегов, чтоб потрясти Силезию. Люди сталинеустойчивыми, в худое время быстро забывают о десяти заповедях, о ценностях, очести, об обязательствах, о клятвах. Слабые люди забывают о союзах, а самыеслабые начинают искать спасения в договоре с врагом. Перестают помнить, чтотакое закон, что такое общественный строй, что такое amor patriae.[164]Падают духом. Забывают о Боге. О том, что они Богу должны. Ба, Бог с Богом, ониосмеливаются забывать о том, что должны мне.

– Таких людей, сынок, – продолжил он после минутымолчания, – надо будет завернуть с неправильной дороги. Преподать им урокпатриотизма. А если этого будет мало, надо будет…

– Убрать их из этой юдоли слёз, – закончилСтенолаз, – взвалив вину на демонов или гуситских террористов. Будетсделано, епископ. Лишь укажи и дай приказ.

– Такой ты мне нравишься, Биркарт, – вздохнулепископ. – Именно такой.

– Знаю.

Молчали оба.

– Полезная вещь, – во второй раз вздохнулепископ, – терроризм. Сколько вопросов решает. Как мы бы без негообходились? Кого бы мы во всём обвиняли, на кого всё сваливали? Vero, если бытерроризма не существовало, его надо было бы выдумать.

– Ну, пожалуйста, – улыбнулся Стенолаз. – Мыдумаем одинаково, даже слова используем идентичные. А ты всё еще от меняотказываешься, папулька.

Когда они вот так сидели за одним столом, лакомясь щукой взолотом от шафрана желе, никто, абсолютно никто не принял бы их за родныхбратьев. Но вопреки видимости они были родными братьями. Старший, Конрад,епископ Вроцлава, имел внешность настоящего Пяста, могучего, румяного и бодрогосибарита. Длинная борода и чуть впалые щеки Конрада Кантнера, князя Олесницы,делали его похожим скорее на отшельника.

– Одни заботы, – повторил Конрад Кантнер, тянясь кмиске за очередным куском щуки, – у меня от этих детей, которых янаплодил. Ничего, одни заботы.

– Я знаю. – Епископ кашлянул, протяжно харкнул,выплюнул кость. – Знаю, брат, каково оно. Мне знакома эта боль.

– Моей Агнешке, – Кантнер сделал вид, что непонял, – пошел пятнадцатый. Задумал я, как ты знаешь, выдать ее за КаспараШлика, полагаю, юнец далеко пойдет, канцлерская голова. Хорошая партия.Люксембуржец пообещал мне этот matrimonium, всё уже было договорено. А сейчас,слышу, он сватает Шлику дочку графа Бертольда из Геннеберга. Лгун гадостный.Этот человек в своей жизни не сказал и слова правды!

– Факт, – епископ облизал пальцы. – Поэтому яне брал бы близко к сердцу. По моему мнению наш милостивый король изволит длявременной пользы обманывать и за нос водить именно Бертольда. Ничего. Мы ещекрепко, вот увидишь, выпьем на свадьбе Агнешки и Шлика.[165]

– Дай Бог! – Кантнер отпил из чаши,отхаркнул. – Но это еще не всё. Пришло мне в голову, понимаешь, свестимоего Конрадика с Барбарой, дочерью бранденбургского маркграфа Яна. Поехал я спарнем под Новый год в Шпандау, пускай, думаю, молодые познакомятся. АКонрадик, представляешь, посмотрел и говорит, что нет. Что не хочет ее, потомучто толстая. Я ему говорю, пацан, девочке всего лишь шесть годочков, свозрастом похудеет, ясное дело. Это primo, а secundo – любимого тела никогда немного. Когда проведут вас к брачному ложу, будешь иметь полную постельудовольствия, от края до края. А он, ежели ложе заполнять, то предпочитаетдвумя или тремя тонкими. Ты представляешь, что за наглый сопляк? В кого пошел?

– В нас, – захохотал епископ. – Пястовскаякровь, брат, пястовская кость. Но должен сказать тебе откровенно, что ты несамую лучшую партию Конрадку наметил. Нам с Гогенцоллернами не по пути. Онимечтают о союзе с Польшей, плетут заговоры с Ягеллой, плетут заговоры сгуситами…

– Ты преувеличиваешь, – скривился Кантнер. –Ты злишься на старого Фрица Гогенцоллерна, потому что он посватал сына сЯдвижкою Ягеллонкою. Но дело в том, что Гогенцоллерны поднимаются. А с теми,которые поднимаются, надо держаться вместе, создавать родственные отношения. Иеще что-то тебе скажу.