Новая мысль пришла ему в голову. Он поднялся, посмотрел наводу. Он похудел. Кожа на скулах так натянулась, что блестела. Волосы свисалипатлами, их давно следовало вымыть.

— Если я умру… и я могу, могу умереть мгновенно, как сеньорБраун… ты позаботишься об Элизабет, пока ей не найдут нового человека? Это нетакой тяжёлый труд, а рисовать ты сможешь и здесь. Света хватает, не так ли?Свет тут потрясающий!

Он начал меня пугать.

— Уайрман…

Он развернулся, глаза его блеснули, левый — сквозь кровавуюсеть расширенных и лопнувших капилляров.

— Пообещай, Эдгар! Нам нужен план! Если у нас его не будет,они увезут её, поселят в доме престарелых, и она умрёт за месяц! За неделю! Яэто знаю! Поэтому — пообещай!

Я подумал, что он скорее всего прав. И я подумал, что у негоначнётся новый припадок, здесь и сейчас, если я не смогу стравить частьраспиравшей его тревоги. Вот я и пообещал. А потом добавил:

— Возможно, ты проживёшь гораздо дольше, чем думаешь,Уайрман.

— Конечно. Но я всё запишу. На всякий случай.

Вновь он предложил отвезти меня к «Розовой громаде» нагольф-каре. Я ответил, что пешая прогулка доставит мне удовольствие, но я неотказался бы от стакана сока, прежде чем двинуться в обратный путь.

Свежевыжатым соком из флоридских апельсинов я наслаждаюсь,как любой другой человек, но, признаюсь, в то утро попросил сок по другойпричине. Уайрман оставил меня в маленькой комнатке возле той частизастеклённого центрального коридора «Эль Паласио», что выходила к берегу.Комнатку эту он приспособил под кабинет, хотя я не понимал, как заниматьсябумагами человеку, который не мог читать дольше пяти минут кряду. Я догадался(и меня это тронуло), что ему, вероятно, помогала Элизабет, помогала много, ещёдо того, как её состояние начало ухудшаться.

Направляясь на террасу завтракать, я заглянул в эту комнаткуи заметил некую серую папку, которая лежала на ноутбуке. Уайрман в эти днинаверняка им не пользовался. А теперь я раскрыл папку и взял один из трёх рентгеновскихснимков.

— Большой стакан или маленький? — крикнул Уайрман из кухни,так меня напугав, что я едва не выронил снимок.

— Обычного хватит! — отозвался я. Засунул снимок в холщовуюсумку и закрыл папку. А ещё через пять минут уже плёлся вдоль берега.

Кража у друга радовать меня не могла… пусть даже речь шла ободном рентгеновском снимке. Не нравилось мне и ещё одно: я промолчал о том, чтосделал с Кэнди Брауном. Мог бы сказать, и после истории с Томом Райли Уайрманмне поверил бы. Даже без появившейся у него толики сверхъестественныхспособностей — поверил бы. В этом, собственно, и заключалась проблема. УмаУайрману хватало. Если мне удалось взмахом кисти отправить Кэнди Брауна в моргокруга Сарасота, тогда, возможно, я мог и другое: помочь одному бывшемуадвокату с пулей в голове там, где пасовали врачи. А если не мог? Лучше небудить ложных надежд… по крайней мере за пределами собственного сердца, где онибыли на удивление высоки.

Когда я добрапся до «Розовой громады», правое бедро выло отболи. Я повесил полупальто в стенной шкаф, принял пару таблеток оксиконтина итут заметил мигающую лампочку на автоответчике.

Звонил Наннуцци. Он обрадовался моему решению. Да,действительно, если и остальные мои работы под стать тем, что он уже видел,галерея «Скотто» с радостью проведёт мою выставку, будет гордиться такой честьюи организует всё до Пасхи, когда зимние туристы разъезжаются по домам. Онспрашивал, сможет ли он с одним или двумя компаньонами подъехать и взглянуть надругие законченные работы? Они захватили бы с собой и типовой контракт.

Это были хорошие новости (потрясающие новости), но поощущениям всё это происходило на другой планете, с другим Эдгаром Фримантлом. Ясохранил сообщение и начал уже подниматься полестнице, держа в руке украденныйрентгеновский снимок, но остановился. «Розовая малышка» для моих целей негодилась, потому что не годился мольберт. Не годился и холст с маслянымикрасками. Для этого — не годились.

Хромая, я вернулся в большую гостиную. Там на журнальномстолике лежала стопка альбомов и несколько коробок цветных карандашей, но и онине годились. В ампутированной правой руке появился лёгкий, блуждающий зуд, ивпервые я подумал, что действительно могу это сделать… если найдусоответствующее для этой работы передаточное звено, медиума.

Я подумал о том, что медиум — ещё и человек, канал связи сзагробной жизнью, и рассмеялся. Нервно, конечно, что правда, то правда.

Поначалу не понимая, что мне нужно, я прошёл в спальню.Потом взглянул на стенной шкаф и понял. Неделей раньше я попросил Джека отвезтименя за покупками. Не в торговый центр «Перекрёсток», а в один из магазиновмужской одежды на «Сент-Арманд-Секл». Там я купил полдюжины рубашек из тех, чтозастёгиваются на пуговички снизу доверху. Илзе, когда была маленькой, называлаих «Взрослые рубашки». Они все ещё лежали в целлофановых упаковках. Упаковки ясорвал, булавки вытащил, рубашки грудой покидал в стенной шкаф. Они мне нетребовались. Я пришёл за картонными вставками.

Такими ярко-белыми прямоугольниками картона.

В карманчике дорожного футляра моего пауэрбука я нашёлмаркер «Шарли». В прошлой жизни я ненавидел эти маркеры, потому что они воняличернилами и пачкались. В этой полюбил толстые линии, которые они оставляли —линии, настаивающие на том, что они реально существуют, даже если всё остальное— видимость. Картонки, «Шарпи» и рентгеновский снимок мозга Уайрмана я отнёс во«флоридскую комнату», залитую ярким светом.

Зуд в ампутированной руке усилился. Но теперь он меня толькорадовал.

У меня не было экрана с подсветкой, на каких врачипросматривают рентгеновские снимки и томографические сканы, но стеклянная стена«флоридской комнаты» прекрасно его заменила. Мне даже не понадобился скотч. Я сумелзасунуть край снимка в щель между стеклом и хромированной рамкой, и теперьсмотрел на объект, по мнению многих, не существующий в природе: мозг адвоката.Он плавал на фоне Залива. Какое-то время я не отрывал от него глаз (сколько —не знаю, две… четыре минуты), зачарованный видом синей воды сквозь серуюсердцевину «грецкого ореха», извилины которого превращали эту воду в туман.

Пуля выглядела чёрным обломком, начинающимся разваливатьсяна части. Чем-то напоминала маленький корабль. Или вёсельную лодку, плывущую поморю.

Я принялся за работу. Собирался нарисовать только мозг (безпули), но этим дело не ограничилось. Я продолжил и добавил воду, потому что, выпонимаете, этого требовала картина. Или моя ампутированная рука. А может, яимел в виду одно и то же. Я нарисовал даже не Залив, а всего лишь намёк нанего, но он зримо присутствовал на картоне, и этого хватило, потому что я былдействительно талантливым сукиным сыном. На всё ушло двадцать минут, а когда язакончил, на прямоугольнике картона человеческий мозг плавал в Мексиканскомзаливе. И получилось, чего уж там. Получилось круто.