— Чертовски хороший вопрос, — ответил я. — Я уж решил непоказывать её тебе, но… учитывая, чем мы собираемся заняться…

— А чем мы собираемся заняться?

— Уайрман, ты знаешь.

Он пошатнулся, словно это ему слепили ногу из кусочков. Егопрошиб пот. Лицо заблестело. Левый глаз оставался красным, но, может, уже нетаким красным. Разумеется, в этом дальше досужих рассуждений дело пока непродвинулось.

— Ты можешь это сделать?

— Я могу попытаться, — ответил я. — Если ты захочешь. Онкивнул, снял свитер.

— Попытайся.

— Ты мне нужен у окна, чтобы свет падал тебе на лицо, когдасолнце покатится к горизонту. На кухне есть табурет, можешь принести его исесть. Как ты договорился с Энн-Мэри?

— Она сказала, что может побыть до восьми и пообещалапокормить мисс Истлейк обедом. Я принёс лазанью. Поставлю в духовку в половинешестого.

— Хорошо, — кивнул я. Подумал, что к тому времени, когдалазанья будет готова, уже стемнеет. Но я мог сфотографировать Уайрмана нацифровую камеру, прикрепить фотографии к мольберту и рисовать по ним. И хотя япривык работать быстро, понимал, что это будет длительный процесс, на картинууйдёт не один день.

Вернувшись в «Розовую малышку» с табуретом, Уайрман остановилсякак вкопанный.

— Что ты делаешь?

— А что, по-твоему, я делаю?

— Вырезаешь дыру в хорошем холсте.

— Ставлю тебе пять баллов. — Я отложил в сторону вырезанныйпрямоугольник, потом взял картонку с рисунком плавающего мозга, обошёл мольбертсзади. — Помоги приклеить.

— Когда ты всё это придумал, vato?

— Я не придумывал.

— Не придумывал?

Он смотрел на меня сквозь дыру в холсте точно так же, как вмоей прошлой жизни тысячи зевак смотрели в тысячи дыр в заборах, огораживающихстройплощадки.

— Нет. Что-то подсказывает мне по ходу. Подойди к мольберту.

С помощью Уайрмана завершение подготовки заняло лишьнесколько минут. Он закрыл вырезанный прямоугольник рубашечной картонкой. Ядостал из нагрудного кармана тюбик «Элмере глю» и начал приклеивать картонку кхолсту. Обойдя мольберт, убедился, что всё получилось идеально. Во всякомслучае, на мой взгляд.

Указав на лоб Уайрмана, я сообщил:

— Это твой мозг.

Затем указал на мольберт:

— Это твой мозг в холсте.

На его лице отразилось недоумение.

— Шутка, Уайрман.

— Я её не понял.

В тот вечер мы набросились на еду, как футболисты. Я спросилУайрмана, улучшилось ли у него зрение, но он с сожалением покачал головой.

— В левой половине моего мира по-прежнему черно, Эдгар.Хотелось бы сказать обратное, но — увы.

Я дал ему прослушать сообщение Наннуцци. Уайрман засмеялся ивскинул руки, сжав пальцы в кулаки. Меня не могла не тронуть его радость,граничащая с ликованием.

— Ты вновь поднимаешься на вершину, мучачо… уже в другойжизни. Мне не терпится увидеть тебя на обложке «Тайм». — И он поднял руки,словно очерчивая обложку.

— Меня тревожит только одно… — Я рассмеялся, едва эти словасорвались с моих губ. На самом деле тревожило меня много чего, в том числе итот факт, что я до сих пор понятия не имел, зачем впутался в эту авантюру. —Может приехать моя дочь. Которая уже навещала меня здесь.

— А что в этом плохого? Большинство мужчин толькопорадовались бы тому, что дочери могут наблюдать за их превращением впрофессионалы. Ты будешь есть последний кусок лазаньи?

Мы его разделили. Мой темперамент художника привёл к тому,что я взял себе большую часть.

— Я буду рад её приезду. Но твоя леди-босс говорит, чтоДьюма-Ки — не место для дочерей, и я склонен ей верить.

— У моей леди-босса болезнь Альцгеймера, которая всё чащедаёт о себе знать. Плохая новость: мисс Истлейк уже не может отличить локтя отзадницы. Хорошая: каждый день она знакомится с новыми людьми. В том числе и сомной.

— О дочерях она говорила дважды, и оба раза в ясном уме.

— Возможно, она в этом права. А может, помешалась на этомиз-за того, что здесь умерли две её сёстры, когда ей было четыре годика.

— Илзе заблевала борт моего автомобиля. Когда мы вернулись,ей было так плохо, что она едва могла идти.

— Она могла что-то съесть или перегреться на солнце.Послушай… ты не хочешь рисковать, и я тебя понимаю. И вот что тебе нужносделать. Посели обеих дочерей в хорошем отеле с круглосуточным обслуживаниемномеров, где консьерж всегда готов выполнить любую прихоть жильца. Я рекомендую«Ритц-Карлтон».

— Обеих? Мелинда не сможет…

Уайрман отправил в рот последний кусочек лазаньи.

— Ты не способен взглянуть на ситуацию объективно, мучачо,но Уайрман, этот благодарный негодяй…

— Тебе пока не за что меня благодарить.

— …направит тебя на путь истинный. Не могу допустить, чтобыненужные тревоги украли у тебя счастье. И, Боже милосердный, ты должен бытьсчастлив. Знаешь, сколько людей на западном побережье Флориды пошли бы на всёради выставки на Пальм-авеню?

— Уайрман, ты только что сказал Боже милосердный?

— Не меняй тему.

— Выставку мне ещё не предложили.

— Предложат. Они привезут сюда типовой контракт не для того,чтобы в игрушки играть. Так что слушай меня. Ты слушаешь?

— Конечно.

— Как только будет объявлена дата выставки — а она будетобъявлена, — тебе придётся заняться тем, чего ждут от любого вновьзасветившегося художника: своей раскруткой. Интервью, начиная с Мэри Айр изаканчивая всеми газетами и «Шестым каналом». Если они захотят обыграть твоюампутированную руку, это только пойдёт на пользу. — Он вновь очертил рукамирамку и проговорил: — Эдгар Фримантл врывается на художественную сценуСолнечного берега, как Феникс, восставший из дымящегося пепла трагедии!

— Покури вот это, амиго. — Я ухватил себя за промежность. Ноне смог сдержать улыбку.

На вульгарность Уайрман внимания не обратил. Его понесло.