— Твоя ампутированная brazo станет поистине золотой.

— Уайрман, ты — циничный ублюдок.

Похоже, последнее он воспринял как комплимент. Кивнул ивеличественным взмахом руки отмёл в сторону.

— Я стану твоим адвокатом. Ты отбираешь картины для выставки— Наннуцци консультирует. Наннуцци расставляет картины на выставке — тыконсультируешь. Логично?

— Пожалуй. Если до этого дойдёт.

— Будь уверен, дойдёт. И, Эдгар… последнее, но не позначению… тебе придётся обзвонить всех, кто тебе дорог, и пригласить навыставку.

— Но…

— Да, — он наставил на меня указательный палец, — всех.Твоего мозгоправа, твою бывшую, обеих дочерей, этого Тома Райли, женщину,которая занималась с тобой…

— Кэти Грин. — Я даже смутился. — Уайрман, Том не приедет.Ни за что. Пэм тоже. И Лин во Франции. У неё стрептококковая инфекция.

Уайрман будто и не слышал.

— Ты упоминал адвоката…

— Уильям Боузман-третий. Боузи.

— Пригласи его. И, разумеется, маму и папу. Сестёр ибратьев.

— Мои родители умерли, и я был единственным ребёнком. Боузи…— Я кивнул. — Боузи приедет. Но только не зови его так, Уайрман. Во всякомслучае, в лицо.

— Назвать другого адвоката Боузи? Ты думаешь, я кретин? — Онзадумался. — Я выстрелил себе в голову и не смог отправиться на тот свет, такчто на этот вопрос лучше не отвечай.

Я слушал вполуха, занятый своими мыслями. Впервые я понял,что могу устроить светский приём в моей другой жизни… и люди, возможно, придут.Идея завораживала и пугала одновременно.

— Они все могут приехать, знаешь ли, — продолжил Уайрман. —Твоя бывшая, твоя укатившая на край света дочь, твой суицидальный бухгалтер.Подумай об этом… толпа мичиганцев.

— Они из Миннесоты.

Он пожал плечами, всплеснул руками, показывая, что для неговсё одно — Мичиган или Миннесота. Для парня из Небраски выглядело слишком ужзаносчиво.

— Я могу арендовать самолёт, — сказал я. — «Гольфстрим».Снять целый этаж в «Ритц-Карлтоне». Устроить банкет. Почему бы и нет?

— Совершенно верно. — Он хмыкнул. — Исполни роль голодающегохудожника.

— Да, — согласился я. — Повешу табличку за окном: «ГОТОВРАБОТАТЬ ЗА ТРЮФЕЛИ».

И мы оба расхохотались.

Поставив тарелки и стаканы в посудомоечную машину, я вновьповёл его наверх, но лишь для того, чтобы сделать с десяток цифровых фотографий— больших незатейливых крупных планов. За всю жизнь мне удались тольконесколько хороших снимков, и всё — случайно. Я ненавижу фотоаппараты, а они,похоже, отвечают взаимностью. Покончив с фотосессией, я сказал Уайрману, что онможет идти домой и сменить Энн-Мэри. Уже стемнело, и я предложил отвезти его на«малибу».

— Лучше пройдусь. Свежий воздух пойдёт мне на пользу. — Онуказал на картину. — Можно взглянуть?

— Знаешь, я бы не хотел, — ответил я.

Я думал, что Уайрман будет протестовать, но он лишь кивнул испустился вниз, чуть ли не вприпрыжку. Походка у него стала пружинистой, и яточно знал, что моё воображение тут ни при чём.

Он подождал меня у двери и сказал:

— Позвони утром Наннуцци. Под лежачий камень вода не течёт.

— Хорошо. А ты позвони мне, если появятся какие-то измененияв твоем… — запачканной краской рукой я указал на его левый глаз.

Уайрман улыбнулся.

— Ты узнаешь первым. А пока мне достаточно головы, котораяне болит. — Улыбка поблёкла. — Ты уверен, что боль не вернётся?

— Я ни в чём не уверен.

— Да. Да, это свойственно людям, верно? Но спасибо застарания. — И прежде чем я сообразил, что происходит, он поднял мою руку ипоцеловал тыльную сторону ладони. Поцеловал мягко, несмотря на щетину надверхней губой. Потом сказал: «Adios», — и вышел в темноту, оставив за собойлишь дыхание Залива и шёпот ракушек под домом. Но тут же на них наложился новыйзвук: зазвонил телефон.

Звонила Илзе — поболтать. Да, с учёбой у неё полный порядок,да, чувствует она себя хорошо (если на то пошло, даже отлично), да, матери оназвонит раз в неделю, а с Мелиндой поддерживает связь по электронной почте. Помнению Илзе, диагноз «стрептококковая инфекция» Лин поставила себе сама, апотому не следовало принимать его всерьёз. Я сказал, что потрясён еёвеликодушием, и она рассмеялась.

Я сообщил ей, что мои картины, возможно, выставят в одной изгалерей Сарасоты, и от радости она так громко завопила, что мне пришлосьотдёрнуть трубку от уха.

— Папуля, это же прекрасно! Когда? Можно мне приехать?

— Конечно, если захочешь, — ответил я. — Вообще-то ясобираюсь пригласить всех. — Этого решения я не принял, пока не услышал, какговорю о нём Илзе. — Мы рассчитываем на середину апреля.

— Чёрт! Как раз в это время я собираюсь пересечься с«Колибри». — Она помолчала. — Знаешь, я могу попасть и к тебе, и к ним. Устроюсобственное турне.

— Ты думаешь, получится?

— Да, конечно. Назови число, и я приеду.

Слёзы принялись покалывать веки изнутри. Я не знаю, каковоэто, иметь сыновей, но уверен — от дочерей положительных эмоций больше (неговоря уж о том, что ими можно просто полюбоваться).

— Я тебе очень признателен, цыплёнок. Как думаешь… твоясестра сможет приехать?

— Знаешь, что? Я думаю, она приедет. Не упустит возможностипосмотреть, чем ты так заинтересовал знающих людей. О тебе напишут восторженныерецензии?

— Мой друг Уайрман считает, что да. Однорукий художник и всётакое.

— Просто у тебя хорошо получается, папуля!

Я её поблагодарил, а потом перешёл к Карсону Джонсу.Спросил, знает ли она, как у него дела.

— Всё отлично, — ответила она.

— Правда?

— Конечно… а что?

— Ну, не знаю. Просто показалось, что я уловил маленькоеоблачко в твоём голосе.

Она невесело рассмеялась.

— Ты слишком хорошо меня знаешь. Дело в том, что теперьвезде, где они выступают, церкви набиты битком — слава бежит впереди. Турненамечали закончить пятнадцатого мая, потому что у четверых певцов другиеобязательства, но их агент нашёл трёх новых. И Бриджит Андрейссон, котораястала настоящей звездой, договорилась о том, что начнёт подменять пастора водной из церквей Аризоны позже, чем намечалось. И это хорошо. — Когда онапроизносила последнюю фразу, из голоса ушли всё эмоции. Илзе заговорила, каксовершенно незнакомая мне взрослая женщина. — Поэтому, вместо того чтобызакончиться в середине мая, турне продолжится до конца июня. Они будут выступатьна Среднем Западе, а заключительный концерт дадут в Коровьем дворце[113] вСан-Франциско. Как большие, а? — Это была моя фраза, которую я произносил,когда Илли и Лин ещё девочками устраивали в гараже «балетные супершоу», но я немог вспомнить, чтобы в ней звучала такая грусть в сочетании с сарказмом.