И вдруг царь поцеловал его: «Танцуй, Хайман! Пей! Завтра мыотправимся на север, чтобы уничтожить последних пожирателей плоти». Царь принялгробик, даже не взглянув на него, вручил его царице, и та, не опуская глаз,отдала его кому-то еще.

Последние пожиратели плоти… Какой легкой казалась тогда этазадача, какой добродетельной представлялась их миссия. Пока он не увиделблизнецов, стоявших на коленях перед алтарем.

Опять зазвучал голос Лестата – он пел о Детях Тьмы, изсуеверия и страха скрывавшихся в подземельях кладбища Невинных мучеников.

Свету навстречу

Мы вышли,

Братья и сестры.

Убейте нас!

Братья и сестры.

Хайман неуклюже поднялся и, спотыкаясь, пошел дальше вниз,пока не оказался в вестибюле. Музыка здесь гремела не столь громко, и он всталнапротив входа в зал, наслаждаясь прохладой и свежим воздухом.

Он прислонился к стене, опустил голову и поглубже засунулруки в карманы. Мало-помалу к нему возвращалось спокойствие. Но вдруг онзаметил неподалеку двоих мужчин и почувствовал на себе их пристальные взгляды.

Хайман словно бы увидел себя их глазами и ощутил ихнастороженность, смешанную с внезапным непреодолимым чувством триумфа. Эти людизнали о существовании таких, как он, они были из тех, кто всю жизнь провел вожидании подобного момента и в то же время опасался его и в сущности никогда ненадеялся, что он наступит.

Он медленно поднял голову. Они стояли в двадцати футах отнего, возле стенда с афишами, как будто могли в случае чего спрятаться заним, – настоящие британские джентльмены, дорого и элегантно одетые,пожилые, высокообразованные, с глубокими морщинами на лицах. Абсолютно здесьнеуместные изысканные серые пальто, из-под которых виднелись полоскинакрахмаленных воротничков и блестящие узлы шелковых галстуков. На фонеразноцветных нарядов неустанно мелькающей туда-сюда молодежи, варварского шумаи веселой болтовни они казались пришельцами из другого мира.

И с какой природной сдержанностью они его рассматривали! Какбудто воспитание не позволяло им даже испугаться. Старшины Таламаски,разыскивающие Джессику.

«Вы знаете о нас? Да, конечно, знаете. Не беспокойтесь, я непричиню вам вреда».

Эти безмолвно произнесенные слова заставили одного из них,по имени Дэвид Тальбот, отступить на шаг. Его дыхание участилось, на лбу иверхней губе выступила влага. Но какая элегантная поза! Дэвид Тальботприщурился, словно от слепящего яркого света.

Какой короткой представилась вдруг Хайману человеческаяжизнь. Достаточно посмотреть на этого хрупкого человека, для котороговоспитание и образование лишь увеличивают риск. Как просто изменить природу егомыслей, его ожиданий. Должен ли Хайман рассказать им, где Джесс? Стоит ливмешиваться? В конечном счете это мало что изменит.

Они явно пребывали в растерянности, не в силах ни уйти, ниостаться. Хайман чувствовал, что он, можно сказать, загипнотизировал их. Ихудерживало на месте своего рода уважение к нему – именно оно не позволяло импокинуть свой наблюдательный пост. И если он хочет избавиться наконец от этихнеприятных испытующих взглядов, придется, видимо, дать им хоть что-нибудь.

«Не приближайтесь к ней. Не делайте глупостей. Она теперьнаходится под наблюдением таких, как я. Лучше уходите отсюда. Я бы на вашемместе сбежал».

Интересно, что они теперь запишут об этом в архивыТаламаски? Как-нибудь ночью он проверит. В какие современные хранилища ониперевезли свои старые документы и сокровища?

«Разве вы меня не знаете? Я – Бенджамин-Дьявол!»

Он улыбнулся про себя. Потом опустил голову и уставился впол. Кто бы мог подумать, что он столь тщеславен! И вдруг ему стало наплеватьна них и на то, что они сейчас чувствуют.

Он равнодушно вспомнил, как когда-то давно во Франции емунравилось забавляться с их племенем.

«Позвольте хотя бы поговорить с вами!» – умоляли егопокрытые пылью исследователи с выцветшими, покрасневшими глазами, одетые врваные бархатные костюмы, – они так не походили на этих утонченныхджентльменов, для которых оккультизм – предмет научный, а не философский. Еговнезапно испугали царившие в ту эпоху отчаяние и безнадежность; отчаяние ибезнадежность этой эпохи казались не менее страшными.

«Уходите».

Не поднимая глаз, он увидел, что Дэвид Тальбот кивнул. Азатем он и его спутник вежливо удалились. Попеременно оглядываясь через плечо,они поспешили покинуть вестибюль и перейти в зрительный зал.

Хайман опять остался наедине с доносившейся из двереймузыкой и недоумевал, ради чего он пришел сюда и к чему стремится; ему опятьхотелось забыть обо всем и оказаться в каком-нибудь приятном месте, где дуеттеплый ветерок и полно смертных, которые не знают, что он собой представляет насамом деле, где под серыми облаками мерцает электрический свет и можно до утрагулять по чистым и ровным бесконечным тротуарам.

– Отстань от меня, сукин сын! – Джесс лягнуластоявшего рядом с ней мужчину, который обхватил ее за талию и пытался оторватьот сцены. – Ах ты ублюдок! – Согнувшись пополам от боли в ноге, он небыл готов к ее резкому толчку. Он покачнулся и упал.

Пять раз ее отпихивали от сцены. Но она, пригнув голову,смело ныряла в толпу и сквозь людской рой, боровшийся за ее место, вновьпробиралась вперед, проскальзывая между черными кожаными боками, как рыба, иснова поднимаясь, чтобы схватиться за некрашеную деревянную авансцену, однойрукой вцепиться в устилавшую ее прочную синтетическую ткань и свить ее в веревку.

Во вспышках прожекторов она видела, как Вампир Лестатвзмывал высоко в воздух и абсолютно беззвучно опускался на доски сцены; егоголос разносился над аудиторией без помощи микрофона, гитаристы бесновалисьвокруг, как дьяволята.

Словно из-под тернового венца Христа, по меловому лицуЛестата стекали тонкие ручейки крови, а когда он вертелся стремительнымволчком, взметнувшиеся длинные волосы как будто летели следом за ним; рубашкана груди была разорвана, черный галстук развязался и упал. Он выкрикивал какие-тобессмысленные слова, и его хрустальные бледно-голубые глаза стекленели иналивались кровью.

При виде его затянутых в черное узких бедер и сильныхмускулистых ног сердце Джесс застучало еще сильнее. Он опять без усилийподпрыгнул, как будто собирался взлететь к самому потолку.

Да, она видит все своими глазами, и никакой ошибки быть неможет! Иного объяснения этому нет!