В глазах едкие слезы, а в руках острые обрывки горьких странных ощущений – забытых, заброшенных из-за неумения верить самой себе. Однажды я возмечтала очистить пространство вокруг себя до стерильной пустоты и выстроить свое царство заново, да только осколки прошлого так просто не заметешь под ковер, в землю не закопаешь. И теперь мое будущее исчезало за пепельной пеленой прошедшего.

Мои забытые ощущения звучали в голове чужими голосами и ржавыми пальцами раскапывали душу до дна, до спрятанного чувства невыносимой вины. Я безвольно позволяла себе падать в бездну отчаяния и заживо сгорала от страха и лютого желания защитить. Умирала от искореженной любви и непереносимой нежности к миру, которому я так поздно научилась доверять.

Ничего не было бы, если бы не…

Ничего бы не было…

О боги, как северные люди научились отпускать чувство вины? Сколько раз нужно произнести «кетаста», чтобы мистическое слово подействовало и стиснутые легкие смогли сделать так нужный мне вдох?

Ведь с самого начала ощущала борьбу, которую вел Джан! Но не разобралась в ней, ушла. С первой секунды после возвращения его из лабиринта чувствовала беду, но отмахивалась от интуиции. Жуткий запах, ощущаемый вовсе не обонянием, мерещился мне около сухой фигуры исшахина, но я давила ростки непонятной мне паники.

«Беда внутри», – шептало сердце Джана его губами.

«Ты справишься», – беззаботно отмахивалась я.

Я! Та, которая уже тогда имела силу помочь ему. Хотя бы попытаться.

Куда делась девочка, мечтавшая довериться миру – не мыслями, а ощущениями? Почему, чем сильнее тревожило меня происходящее, тем старательнее игнорировала я собственную интуицию?

Меня трясло и лихорадило от страха и беспорядочных мыслей, я говорила обрывочно, металась по комнате и, верно, выглядела как сумасшедшая.

– Там что-то есть… – бессвязно бормотала я, не заботясь о смысле слов. – Не знаю… Что-то черное, прямо возле сердца. Фальшивое, неживое, ненастоящее. Оно внутри Джана и при этом не здесь.

А ведь я была способна с самого начала увидеть зло, пустившее ростки в его теле. Не могущество, которым Джан так гордился, а чужую липкую волю, превращающую его злость в слепящую ненависть. День за днем я ладонями лечила Джантара, но так и не призналась себе в этом, отвергала разумом чудо. А потом ушла, оставив Демона один на один с черной мерзостью в душе.

– И вот так ладонями теперь не снять. Я кожу сожгла, пропуская силу, но…

Я прижимала забинтованные руки к груди и беззвучно выла. Все те нелепые фрагменты, которые отбрасывала, игнорировала, вдруг стали сплетаться в стройную и ужасающую картину. Словно после долгой ночи я оказалась на солнце, и свет реальности обжег до слез.

Не знаю, зачем приходил Джантар, но ушел он с приговором в глазах. И новый виток осознания: вот почему уничтожали джамалий. Исшахины, носители отравленной крови, смели с лица земли ту силу, которая умела видеть их насквозь. Получается, что мы с Джантаром теперь враги…

Я не могла уничтожить черноту вокруг его сердца, потому что она не здесь. Лишь щупальца, голос… О боги, в его душе тень чужой ненависти, и принес он ее из Белых земель.

Между беспорядочными всхлипами пыталась говорить, потому что молчать было невыносимо.

Меня призвала его мать? Но зачем?.. И снова слова про южные пустыни…

Тахир не произнес ни слова. Ни одного за все утро. Ни когда меня принесли, ни когда он с потемневшим лицом накладывал мне повязки. И теперь Тахир стоял, прислонившись к косяку, и по-прежнему молчал. Я смотрела в его лицо и не могла увидеть ни единой мысли. Собранный, взведенный, словно пружина, готовый драться. Я закусила губу от очередной волны вины. Он меня приютил вопреки дружбе с Джаном, а я навлекла на его край такую беду. И лишь об этом я молчала в своем бессвязном монологе. Зачем произносить то, что стеной вырастало между нами? И почему-то это ранило меня больше всего.

С первой же секунды, как очнулась, осознала, что мне нужно бежать от него как можно дальше, ведь я, словно разъедающий яд, носительница силы, за которую сжигали когда-то целые деревни. И все же слова, произнесенные в самом конце, когда у меня не стало больше сил говорить, оглушили:

– Тебе нужно уходить.

Стало невмоготу смотреть на него. Отвернулась и как можно ровнее ответила:

– Да, конечно, – невольно вздохнула, – мне нужно к джамалиям, если и есть ответы, то только у них, значит, нужно в столицу.

Тахир подошел ко мне вплотную, но не обнял. Я только сейчас поняла, как привыкла к его рукам, теплым и поддерживающим, и невольно поежилась, будто от холода.

– Звучит самоубийственно и нелогично. – Ни капли осуждения, лишь отрешенная собранность.

Начала задыхаться, сама не знаю отчего. Может, от страха перед будущим?

– Я не знаю дороги к джамалиям, но знаю того, кто должен знать.

– Хорошо, идем, я помогу тебе собрать вещи.

Я кивнула, едва не теряя сознание от непередаваемого ужаса и понимания, что чудо, мягко идущее ко мне по снегу, так и не дошло.

***

Непрерывное движение толпы, тесно составленные лавки и палатки, лотки и тележки. Запахи масла, пряностей, кожи и железа. Рынок распахнул свои объятия многоголосого гула пестрой толпы и выцепил меня из тисков тревоги.

Каждую секунду боялась, что меня схватят. Но Тахир, провожающий меня до рынка, нервно дернул плечом и заметил, что все южные порталы наверняка под надзором, а в столице меня просто никто не ждет. Восхитительная наглость – явиться через городской портал сразу после отряда дайото. Закутанные в простые плащи, припорошенные снегом, с корзинками в руках мы без суеты двинулись от портальной площадки к рыночным воротам и не вызвали у стражи ни малейшего подозрения. Похоже, приказа обыскивать каждого приезжего еще не поступало.

И все же Тахир ошибался – в столице меня ждал старик Цзя-Инь, седовласый продавец специй.

Не смогу объяснить, почему после часов метаний я совершенно отчетливо ощутила, что мне нужно к нему. Может, потому что его травы были особенные? А воспоминания о единственной встрече грели ощущением чуда?

Он закрыл лавку и усадил меня на подушки среди царства добрых эмоций.

– Я вам весь товар испорчу.

– Ты неспособна.

Он налил чай.

– Пей, душа моя, просто пей.

Я делала маленькие глоточки янтарного напитка, и ремни, стягивающие мою грудную клетку, словно растворялись.

– Вы знаете, кто я? – вдруг вырвалось невольно.

Старик закивал головой:

– Чужая душа – и в то же время наша. Расскажи мне, отчего сердце твое болит.

Я медленно пила чай и честно рассказывала. Как не поверила в собственную магию, как пыталась жить по разуму и напортачила. Как научилась жить по душе, да только догнало прошлое.