— Ты что, считаешь — тебя все уже знают? Не хотелось бытебя разочаровывать, моя дорогая, но это не так. Мне придется сунуть этичертовы бумажки каждому из них и предупредить: сейчас выйдет суперзвезда,которая будет сниматься в новом фильме Джибсона — так что приготовьтесь ксъемке, господа. И подать знак, когда ты появишься в коридоре. Я не буду особоминдальничать с ними: эта братия привыкла, что с ними обращаются как ссуществами низшего порядка. Скажу, что оказываю им большую услугу — и на этомвсё: а уж они не станут рисковать потерей такого шанса, потому что их могутуволить, ибо если в нашем мире чего и не хватает, то уж никак не людей скамерой и выходом в интернет, рвущихся выложить в сеть такое, что все —абсолютно все! — проморгали. Я вообще думаю, что через несколько летжурналы и газеты будут пользоваться только услугами анонимов и сильно сэкономятна этом, тем более что тиражи неуклонно падают…

Андрогину хочется показать, как досконально знает он —она? — медийный мир, но девушку, сидящую рядом, этот монолог незаинтересовал: она берет листовку и начинает читать текст.

— А кто это — Лиза Уиннер?

— Ты. Мы изменили твое имя. Вернее сказать, сначалабыло выбрано имя, а потом уже — ты сама. И отныне тебя зовут Лизой — «Габриэла»звучит слишком по-итальянски, а Лиза может быть кем угодно. Исследователитрендов объясняют, что публика лучше запоминает одно-двусложные имена: Фанта,Тейлор, Бартон, Дэвис, Вудс, Хилтон… Продолжать?

— Да нет, я и так вижу, что ты разбираешься в законахрынка… Теперь осталось понять, кто же я такая по моей новой биографии.

Она не скрывает иронии. Она закрепляется на захваченнойтерритории и начинает вести себя, как подобает звезде. Читает текст: «…былаотобрана из тысячи с лишним претендентов на участие в первомкинематографическом проекте знаменитого модельера и предпринимателя ХамидаХусейна…» и т. д.

— Эти буклетики отпечатаны уже больше месяцаназад, — поясняет андрогин, заставляя чашу весов склониться в свою пользуи наслаждаясь этой маленькой победой. — А сочинили их наши маркетологи,которые никогда не ошибаются. Погляди: «…работала моделью, училась актерскомумастерству…» Все совпадает, а?

— Это значит, что меня предпочли другим не порезультатам проб, а за биографию.

— У всех, кто там был, биография одинакова.

— А как насчет того, чтобы перестать подкалывать другдруга и попробовать вести себя по-человечески, по-дружески?

— Здесь?! В Каннах? И думать забудь! Нет здесьдружеских отношений, есть только интересы. И людей здесь нет — есть ошалевшиемашины, которые будут сметать все на своем пути, пока не достигнут цели или неврежутся в столб.

Несмотря на этот обескураживающий ответ, Габриэла чувствует,что нашла верный тон и ей удалось растопить лед враждебности.

— Читай дальше! «На протяжении многих лет она отклонялапредложения сниматься в кино, проявляя свой талант только на сцене». Дает многоочков в твою пользу: ты — человек цельный и согласилась на роль лишь послетого, как она тебе по-настоящему понравилась, хотя тебе и предлагали игратьШекспира, Беккета и Жене.

Какой культурный андрогин… Шекспира знают все, а Беккета иЖана Жене — только избранные.

Габриэла — вернее, Лиза — соглашается. Машина подъезжает, иодин из охранников — все они в черных костюмах и белых сорочках с галстуками, смаленькими рациями в руках, как у настоящих полицейских (может быть, это ихколлективная мечта?) — жестом показывает водителю: проезжай, еще рано.

Но андрогин к этому времени уже сопоставил риски и пришел квыводу: рано — это лучше, чем поздно. Он вылетает из лимузина и направляется кчеловеку, который примерно вдвое превосходит его габаритами. Габриэла стараетсяотвлечься, переключить мысли на что-либо иное:

— А как называется эта машина?

— «Мауbach-57,5», — с немецким выговором отвечаетшофер. — Настоящее произведение искусства, супер-люкс. Его выпуск былначат…

Но Габриэла уже не слушает его, переключив внимание на спорандрогина с этим гигантом, который, впрочем, не намерен вступать в дискуссии ипоказывает: вернитесь в машину, мешаете проезду. Но тот — москит, неиспугавшийся слона, — поворачивается спиной, подходит к автомобилю,открывает дверцу:

— Выходи, мы все равно пройдем!

Габриэла боится самого худшего — скандала. И следом замоскитом проходит мимо слона, который пытается остановить их грозным: «Эй, входпока запрещен!» Затем раздается: «Я прошу соблюдать правила! Мы еще не открылидвери!» Она идет, не чуя под собой ног, опасаясь, что вся орава охранниковдогонит их и просто растопчет.

Но — ничего не случилось, и андрогин даже не прибавляетшагу, не снисходит к длинному платью и высоким каблукам своей спутницы. Ониидут теперь по нетронутому саду; горизонт полыхает розово-синим заревом заката.

Андрогин торжествует.

— Они такие храбрые, когда никто им не перечит. Ностоит чуть повысить голос, взглянуть им в глаза и пройти куда тебе надо, какмигом поджимают хвост. У меня есть приглашения, и больше ничего я не обязанпредъявлять. А эти дылды — вовсе не дураки: они знают, что так с нимиобращается лишь тот, кто имеет на это право.

И добавляет с обескураживающим самоуничижением:

— Я умею прикидываться важной персоной.

Они уже у самых дверей роскошного отеля, стоящего немного наотшибе от круглосуточной карусели Канн — здесь останавливаются лишь те, кому ненадо прогуливаться взад-вперед по Круазетт. Андрогин просит Габриэлу/Лизупройти в бар и заказать два бокала шампанского — этим она даст понять, чтопришла не одна. С незнакомыми в разговоры не вступать. Вести себя прилично. Аон поглядит, что к чему, и раздаст буклеты.

— Впрочем, это — так, формальности. Никто не будетпечатать твои фото, но мне за это платят. Вернусь через минуту.

— Но ведь ты только что сказал, что фотографы… Но онуже напустил на себя прежнее высокомерие и, прежде чем Габриэла успеваетотреагировать, исчезает.

Свободных столиков нет: бар заполнен мужчинами в смокингах иженщинами в вечерних платьях. Все разговаривают приглушенными голосами — те,кто разговаривает, — потому что большая часть сидит молча, глядя на океан,на который выходят большие окна. И Габриэла, даром что впервые оказалась в подобномместе, сразу проникается чувством, которое невозможно спутать ни с каким иным:над всеми этими знаменитыми головами витает почти физически ощутимое облакосмертной скуки.