Я сказал себе, что этого вполне достаточно, что нужносохранять голову ясной, но был слишком перевозбужден, а пиво, вместо того чтобыпригасить чувства, наоборот, еще больше подстегнуло меня до безумнойприподнятости, и, зажав третью холодную банку в руке, я вновь отправилсянаверх, где уселся на пол, настолько близко, насколько мне позволила смелость,к цепям и черным останкам.

Снаружи садилось солнце, и сквозь зеленый лабиринт,облепивший почти весь дом, удавалось пробраться отдельным слабым лучам.Какой-то свет проникал через купол, и пока я, запрокинув голову, смотрел вверх,где свет мигал и перемещался, раздался тонкий, пронзительный крик.

Что это – птица? Или человек? Веки отяжелели.

Я откинулся на спину, упершись локтем в пыльные доски.Глотнул еще пива. Допил всю банку. И тут понял, что должен поспать. Телотребовало отдыха. Я просто обязан был поспать и с удовольствием растянулся наспине, чувствуя исходящее от дерева тепло.

"Ревекка, приди ко мне, расскажи, что они сделали", –произнес я, глядя вверх, на купол.

Я закрыл глаза и погрузился в сон, тело стало невесомым иподрагивало в полудреме. До меня ясно донеслись ее всхлипывания, а затем вкаком-то темном месте, освещенном свечами, я разглядел хитрую рожу и услышалнизкий злобный смех. Я попытался как следует разглядеть эту рожу, но не смог, апотом, случайно опустив взгляд, увидел, что превратился в женщину и что кто-тостаскивает с меня красивое темно-бордовое платье. У меня оголились груди, теловдруг полностью обнажилось, и я закричал.

Я должен был вырваться от тех, кто меня пытал, но тут прямоу меня на глазах чья-то рука схватила заржавленный крюк – тот самый, что виселна конце цепи. Я закричал совсем по-женски. Я и был женщиной. Я превратился вРевекку и в то же время остался Квинном. Мы с ней стали одним целым.

Никогда прежде я не испытывал такого ужаса, как в темгновения, когда смотрел, как ко мне приближается рука с крюком, а затем япочувствовал под правой грудью нестерпимую боль, и что-то твердое и острое проткнуломою плоть и проникло в тело. Потом я снова услышал смех, леденящий душу,безжалостный, и голос мужчины, который что-то пробормотал – кажется, онвозражал, о чем-то с отвращением просил... Но смех заглушил все – и доводы, имольбы. Ничто не могло это остановить! Я понял, что повис на крюке, вонзенномпод ребро, и всем своим весом натянул цепь, прикрепленную к стене!

Я громко закричал, заверещал. Вопили оба – и мужчина, иженщина. Я был Ревеккой, беспомощной и замученной, близкой к обмороку, но так ине сумевшей отключиться, и я был Квинном, защитником Ревекки, пришедшим в ужасот содеянного и в то же время отчаянно пытающимся разглядеть злодеев, которыеэто сотворили. Их было двое – да, определенно двое, и я обязательно должен былузнать, не является ли один из них Манфредом. А затем я превратился только вРевекку, она непрерывно кричала от невыносимой боли, которую приходилосьтерпеть, – мука продолжалась без конца, а потом вся сцена, слава богу,начала меркнуть.

"Господи, Ревекка, – услышал я собственныйшепот, – теперь я знаю, что они сделали: повесили тебя на крюк, подцепивза ребро, и оставили здесь умирать".

Кто-то тряхнул меня за плечо, стараясь разбудить. Я открылглаза.

Это была Ревекка.

"Квинн, ты пришел. Ты меня не подвел. Тыпришел", – с улыбкой произнесла она.

Я был потрясен. Она была абсолютно реальной, как тогда вдоме, только теперь на ней было великолепное бордовое платье из моего сна.

"Слава богу, с тобой все в порядке! – воскликнуля. – Это ведь не могло продолжаться вечно".

"Не думай сейчас об этом, милый, – сказалаона. – Теперь ты все знаешь, теперь ты понял, для чего понадобилась пятаяцепь. Просто побудь со мной, мой дорогой".

Я приподнялся и сел, а она опустилась на пол рядом со мной.Я повернул к ней лицо, и наши губы встретились. Я целовал ее неловко, а онапросунула язык мне в рот, и я возбудился, как тогда в доме.

Теперь я был только мужчиной, существовавшим совершенноотдельно от нее и в то же время крепко привязавшимся к ней, очарованнымбордовым платьем с низким декольте, грудью, оказавшейся так близко, идрагоценной камеей на черной ленточке вокруг обнаженной шеи.

Ее грудь была только наполовину прикрыта бордовым бархатом,и я неловко засунул в вырез платья руку, а когда нащупал соски, то чуть несошел с ума.

"Люблю тебя, очень люблю", – сказал я,стискивая зубы, а потом рванул платье и принялся целовать ее розовые соски,пока она в конце концов не увлекла меня вниз.

Я взглянул ей в глаза.

Я вожделел ее так, что не мог говорить, но она без слов всепоняла и, взяв мою руку, просунула ее себе под юбки. Все по-настоящему, всечудесно, безумно, и наконец наше обоюдное желание исполнилось – внезапно,резко, полностью. Наступило опустошение.

Я понял, что не могу отвести от нее глаз, – япо-прежнему лежал на ней – и у меня перехватило дыхание от вида зардевшихсящек. Я пробормотал что-то неприличное, грубое, но испытывал такоеудовлетворение, такое блаженство, что в эти секунды меня уже ничто неволновало. Я поцеловал ее с тем же пылом, что и в самый первый раз. Потом визнеможении откинулся на спину, и теперь уже она смотрела на меня сверху.

"Будь моим мстителем, Квинн, – тихо произнеслаРевекка. – Расскажи всему миру мою историю, но самое главное – будь моиммстителем".

"Но каким образом, Ревекка? Как я могу отомстить, когдатех, кто причинил тебе зло, давно нет?"

Я снова сел, мягко отстранив ее от себя.

Она была очень взволнована.

"Скажи правду, Ревекка, что мне сделать, чтобы тыобрела покой? – спросил я, снова вспоминая ужасную сцену: она висит накрюке, обнаженная и беспомощная, а рядом стоят двое злодеев. – Это был самМанфред? Что я могу сделать, Ревекка, чтобы твоя душа упокоилась в мире?"

Вместо ответа она вновь меня поцеловала.

"Знаешь, тебя ведь тоже больше нет, Ревекка, –продолжал я. – Ты исчезла, как и те, кто совершил преступление, пусть исамое ужасное. Ревекка, никого не осталось в живых, чтобы страдать засодеянное".

Я обязан был это сказать. Она должна была услышать от меняправду.

"А как же я, Квинн? Я ведь здесь, – ласковопроизнесла она. – Я всегда здесь, я всегда вижу тебя. Я вижу все. Отомстиза меня, Квинн. Сразись за меня".