да столь внезапно, что офицер, шедший сзади, врезался грудью мне в спину. Караульный, дежуривший возле калитки внутри, держал в руках длинный обоюдоострый меч, небрежно опираясь тупым, угловатым острием о булыжную мостовую.

– Где я? – спросил я у офицера. – Что все это такое?

– Старый порт, как я и говорил, – отвечал он. – А вот и корпус корабля, отданный под заключенных.

Подняв взгляд, я увидел перед собой исполинскую башню сплошь из блестящего металла.

– Он просто клинка моего испугался, – с ленцой протянул караульный. – Не бойся, парень, наточен он славно – даже не почувствуешь.

– К этому арестованному изволь обращаться «сьер»! – прикрикнул на него офицер.

– Может, и изволю… пока ты, сьер, тут.

Что офицер намеревался сказать ему, что сделал бы далее, так и осталось неизвестным: пока они препирались, из башни вышла женщина в сопровождении мальчишки-прислужника с фонарем. Отсалютовав ей (несмотря на ее немалый, судя по богатству мундира, чин) в самой пренебрежительной манере, офицер сказал:

– Вижу, тебе не спится.

– Какой уж тут сон! О твоем прибытии меня известили, тебя я знаю как человека слова, а новых клиентов предпочитаю осматривать лично. Повернись-ка, парень, дай взглянуть на тебя.

Я послушно повернулся.

– Великолепный экземпляр, и вдобавок вы его пальцем не тронули. Выходит, не сопротивлялся?

– Вот-вот. Для вас – просто поле непаханое, – буркнул в ответ офицер.

Более он ничего не добавил, и тогда один из солдат с факелами шепнул:

– Да он дрался, как дьявол, госпожа префект.

Взгляд, брошенный в его сторону офицером, говорил ясней всяких слов: сия реплика обойдется солдату очень и очень дорого.

– Что ж, если клиент так покладист, – продолжила женщина, – полагаю, в камеру мы его отведем и без вас?

– Можем и до камеры довести, если хочешь, – предложил офицер.

– Но если вы не поведете его внутрь, кандалы с него нужно снять сейчас же.

Офицер пожал плечами.

– Да, кандалы за мной числятся.

– Вот и забирай. Душка, – обратилась женщина к мальчишке-слуге, – возможно, он попытается бежать. В таком случае передай фонарь мне и верни его.

– Не вздумай, – шепнул офицер, подойдя ко мне ближе. – Не советую.

Освободив мои руки, он отступил на шаг и четко отсалютовал мне. Караульный с мечом, осклабившись, распахнул узкую дверцу калитки. Офицер с факельщиками гуськом вышли наружу, дверца за ними с лязгом захлопнулась, и я понял, что потерял единственного друга.

– Сюда, Сто Второй, – велела женщина, указывая на двери, из которых вышла к нам.

Я огляделся в надежде отыскать путь к бегству… и замер от изумления, коего не смогу описать, сколько бы ни старался. Слова сорвались с языка сами собой: удержать их я не сумел бы, как не сумел бы сдержать биение сердца в груди:

– Да это же наша Башня Матачинов! А вот Башня Ведьм, только стоит теперь прямо! А вон и Медвежья Башня!

– Тебя называют святым, – сказала женщина. – А я вижу, ты совершенно безумен.

С этими словами она протянула ко мне раскрытые ладони: смотри, дескать, я безоружна, и делано улыбнулась, что послужило бы вполне достаточным предостережением, не предостереги меня на ее счет офицер. Ясное дело, мальчишка в отрепьях был безоружен и никакой опасности собою не представлял, а вот с нее очень даже сталось бы припрятать под роскошным мундиром пистолет, если не что-либо худшее.

Большинству сие неизвестно, однако выучиться бить человека в полную силу весьма и весьма нелегко: некий древний инстинкт заставляет смягчать удар даже самых жестоких. Меня же среди палачей обучили не сдерживаться, и посему я ударил ее основанием ладони в подбородок с той же силой, с какой бил всех и каждого. Женщина рухнула наземь, словно кукла, а я пинком выбил из рук мальчишки тут же угасший фонарь.

Караульный у калитки поднял меч, но лишь затем, чтоб преградить мне путь. Развернувшись, я со всех ног помчался к Разбитому Двору.

Боль, поразившую меня в тот миг, можно сравнить лишь с пыткой на «Революционере»: ничего мучительнее испытывать мне не доводилось. Меня раздирало на части, и отделение от туловища каждой конечности тянулось, тянулось до тех пор, пока четвертование посредством меча не показалось сущими пустяками. Тем временем земля подо мною запрыгала, закачалась и не успокоилась даже после того, как вспышка ужасающей боли угасла, а я остался лежать в темноте. Где-то над головой грянули залпом все титанические орудия Орифийской Баталии.

Еще миг, и я вновь оказался в Мире Йесода. Чистый воздух наполнил грудь, в ушах зазвучала покойная, нежная мелодия вольных ветров. Однако, сев, я обнаружил, что это всего-навсего Урд – такая, какой должна казаться всякому, прошедшему сквозь Аваддон. Поднимаясь, я вспомнил, сколько сил влил в сие истерзанное тело, но руки и ноги по-прежнему оставались холодными, гнулись с трудом, суставы отчаянно ныли.

И моя койка, и комната, где я лежал, казались странно знакомыми. Створку двери, прежде глухую, сплошь металлическую (это я помнил точно), заменила затейливая решетка, однако каждый поворот узкого коридора, тянувшегося за нею вдаль, тоже был памятен мне с самого детства. Отвернувшись от двери, я оглядел необычную, причудливой формы комнату.

Да, это была та самая спальня, где в бытность подмастерьем обитал Рох – именно здесь я переодевался в мирское платье под вечер перед нашей поездкой в Лазурный Дом. Я так и замер от изумления. Кровать Роха стояла в точности там же, где и моя койка, только была чуточку шире, да и расположение иллюминатора (в этот миг мне отчетливо вспомнилось, как удивился я, обнаружив, что Роху отвели каюту с иллюминатором, а после тому, что сам в свое время не удостоился этакой роскоши), и углы переборок… нет, никакой ошибки тут не было и быть не могло!

Я подошел к иллюминатору. Иллюминатор был открыт настежь, снаружи веяло легким бризом – он-то и помог мне прийти в себя. Решетки на нем не оказалось, но, разумеется, спуститься вниз по гладкой стене башни не сумел бы никто, а протиснуться сквозь него смог бы разве что некто совсем уж маленький.

Высунув наружу голову, я взглянул вниз. Внизу, за иллюминатором, залитая нежным осенним солнцем, простиралась растрескавшаяся булыжная мостовая Старого Подворья – возможно, малость новее, чем прежде, но в остальном та же самая. Башня Ведьм, накануне прямая, покосилась, сделавшись точно такой же, какой и сохранилась в закоулках моей памяти. Стена лежала в развалинах, совершенно как в мое время: половина тугоплавких металлических плит на Старом Подворье, половина в некрополе. У Двери Мертвых Тел в одиночестве грелся на солнышке один из подмастерьев (да, подмастерье я в нем