узнал сразу). Облаченный в незнакомый мундир, сжимавший в руках меч, чего за нашим Братом Привратником отродясь не водилось, он, однако ж, расположился на том же самом месте, где обычно стоял Брат Привратник.

Вскоре через Старое Подворье, спеша по какому-то поручению, промчался мальчишка в лохмотьях, такой же ученик, каким некогда был и я. Окликнув бегущего, я помахал ему из иллюминатора, а когда он поднял взгляд, узнал его и вновь окликнул – по имени:

– Душка! Душка!!!

Мальчишка помахал мне в ответ и поспешил дальше, своей дорогой, очевидно, опасаясь, как бы кто не застал его за разговорами с клиентом родной гильдии… и к этому времени я уже нисколько не сомневался: «родная гильдия» у нас с ним одна на двоих.

Длинные тени неопровержимо свидетельствовали, что на дворе еще раннее утро. Вскоре их показания подтвердил лязг дверей и топот подмастерья, несущего мне атоле. Оконца-«кормушки» в двери, вопреки обыкновению, не имелось, отчего он был вынужден встать в стороне, держа на весу стопку подносов, пока другой подмастерье, вооруженный вужем, словно солдат, отпирал замок.

– Молодцом держишься, – заметил он, опустив поднос на пол сразу же за порогом.

Я ответил, что порой чувствую себя много лучше.

Подмастерье придвинулся ближе.

– Ты же убил ее.

– Ту женщину, которую называли госпожой префектом?

Подмастерье кивнул. Товарищ его закивал тоже.

– Шею ей сломал начисто.

– Отведите меня к ней, – предложил я, – и, может быть, дело еще удастся исправить.

Подмастерья переглянулись и вышли в коридор, громко хлопнув решетчатой дверью.

Итак, удара она не пережила, а судя по примеченным мною взглядам, ее здесь ненавидели всей душой.

Некогда Кириака (озаренная утренним солнцем, камера немедля обернулась решетчатыми шпалерами летнего домика и хитросплетениями вьюнов в зеленом свете луны, всплывшими из глубин памяти) заподозрила в моем предложении отпустить ее на свободу последнюю предсмертную пытку. На это я ответил, что подобные хитрости среди нас не в ходу, ибо нам все равно ни один клиент не поверит, однако сам госпоже префекту поверил – по крайней мере, в то, что сумею сбежать, хотя она так, очевидно, не думала. Не думала, поскольку знала: во время нашего разговора кто-то, укрывшийся в Башне Матачинов (возможно, даже за этим иллюминатором, но, скорее, в орудийном отсеке у самой вершины), держит меня под прицелом некоего оружия…

Мои раздумья прервал визит еще одного подмастерья, на сей раз – в сопровождении врача. Дверь камеры вновь с лязгом распахнулась, врач вошел внутрь, а подмастерье запер дверь за его спиной и встал снаружи, приготовившись в случае надобности выстрелить в меня сквозь решетку.

Врач присел на край койки и щелкнул замками кожаного саквояжа.

– Как себя чувствуешь?

– Голоден очень, – сознался я, отшвырнув в сторону миску с ложкой. – Какая же это пища? Одна вода.

– А мяса подрывным элементам и не положено. Мясо – только для тех, кто стоит за монарха горой. Значит, тебя накрыло разрядом конвульсора?

– Ну, если ты за это ручаешься… сам я ничего точно сказать не могу.

– На мой взгляд, если в тебя и стреляли, то не попали. Встань.

Я поднялся, подвигал, как он велел, руками-ногами, склонил голову взад-вперед, вправо-влево, и тому подобное.

– Так и есть, цел. Ни царапины. Отчего на тебе офицерский плащ? Ты был офицером?

– Если угодно. Одно время – правда, довольно давно – я был генералом. По крайней мере, номинально числился таковым.

– Врешь не краснея. На тебе, к твоему сведению, плащ младшего офицера. Эти идиоты убеждены, будто попали в тебя… Сам слышал, как стрелявший в том клянется.

– Так допроси его.

– Стану я слушать, как он отрицает то, что мне уже очевидно! Нет, не настолько я глуп. Объяснить тебе, что в действительности произошло?

Я ответил: да, дескать, с радостью выслушаю.

– Прекрасно. В тот самый миг, как ты пустился бежать от госпожи префекта, от Приски, а этот кретин с артиллерийской площадки выстрелил, началось землетрясение. Стрелявший, как и всякий бы на его месте, разумеется, промахнулся, однако от толчка ты упал, изрядно ушиб голову, а он подумал, будто попал. Подобных якобы чудесных событий я повидал множество, и все они объясняются проще простого – стоит только понять, что очевидцы путаются в причинах и следствиях.

Я согласно кивнул.

– Землетрясение? Вправду?

– Разумеется, и нешуточное – наше счастье, что мы так легко отделались. Ты разве за окно еще не выглядывал? Стена-то отсюда уж точно видна.

Подойдя к иллюминатору, он выглянул наружу и, как свойственно многим, указал на пролом в стене, словно стену разрушил я лично.

– Целая секция рухнула – вон, совсем рядом с транспортом для живого груза. Хорошо, сам корабль тоже набок не завалился. Ты ведь не думаешь, будто сам все это натворил, а?

Я сознался, что прежде даже не представлял себе, отчего стена могла рухнуть.

– Морское побережье в наших краях – местность крайне сейсмоопасная, на что древние хроники – хвала, кстати заметить, нашему монарху, распорядившемуся собрать их здесь – указывают яснее некуда, однако с тех пор, как река изменила русло, землетрясений еще не случалось, вот эти кретины и думают, будто их можно больше не опасаться. Хотя за минувшую ночь кое-кто, – тут мой собеседник пренебрежительно хмыкнул, – полагаю, осознал, сколь глубоко заблуждался.

С этим он направился к выходу. Выпустив его, подмастерье с лязгом захлопнул дверь в камеру и вновь запер меня на замок.

Мне тут же вспомнилась пьеса доктора Талоса, то самое место, где сцена – земля – начинает дрожать, а Джахи в ответ на вопрос солдата, что происходит, кричит: «Гибель Урд, неразумный! Валяй, рази ее! Вам все равно конец!»

Сколь краток оказался наш с ним разговор там, в Мире Йесода…

XXXVII. Книга Нового Солнца

Как и в мои времена, кормили нас, заключенных, дважды в сутки, а запасы воды в графинах пополняли по вечерам, принося ужин. Ученик, притащивший поднос, заговорщически подмигнул мне, а когда подмастерье отошел куда-то, вернулся с куском сыра и ковригой свежего хлеба.

Вечерняя кормежка оказалась такой же скудной, как и утренняя, и я, наскоро поблагодарив мальчишку, принялся уписывать его дар.

Мальчишка присел на корточки возле двери.

– Можно поговорить с тобой?

Я ответил, что над поступками его ни в коей мере не властен, а заведенные здесь порядки наверняка известны ему куда лучше, чем мне.

Мальчишка покраснел, отчего его смуглые щеки сделались смуглее прежнего.

– То есть ты сам со мной поговорить согласишься?

– Отчего нет, если, конечно, тебя за это не выпорют.

– Какой там «выпорют» –