Из-за решетки донесся голос соседа:

– Прекрасная была сказка! Я торопился как мог и почти все успел записать. Ох, и знатная же получится книжица, когда на свободу выйду!

Но я, почти не слыша его, разворачивал сверток. Внутри оказался нож – тот самый, изрядной длины дирк с пояса старшего помощника капитана «Алкионы».

XXXVIII. К гробнице монарха

Весь оставшийся вечер я только и делал, что глазел на нож. Не в действительности, разумеется: нож-то я сразу же завернул в тряпицу и спрятал под матрас койки, однако…

Лежа поверх матраса, глядя в металлический потолок, памятный еще с детства – почти такой же был и у нас, в ученическом дормитории, я чувствовал его под коленями. Затем, стоило мне закрыть глаза, нож начал вращаться перед мысленным взором – мерцающий в темноте, явственно различимый от костяной рукояти до игольно-острого жала. Когда же я, наконец, уснул, он не оставил меня и во сне.

Возможно, по этой причине мне и не спалось. Вновь и вновь просыпаясь, щурясь на светильник под потолком, я поднимался, потягивался и шел к иллюминатору, искать в небе белую звездочку – еще одно собственное воплощение, второе «я». В такие моменты я с радостью – если б сумел проделать сие достойно – отдал бы это лишенное воли тело во власть смерти и бежал, бежал, унесся в полночное небо, дабы соединиться с самим собой. Глядя в иллюминатор, я чувствовал за собою силу, сообщающую способность притягивать к себе целые миры, испепелять их, словно живописец, выжигающий из минералов и руд пигменты для смешения красок. В ныне утраченной коричневой книге, которую я так долго носил при себе и читал, что со временем запечатлел в памяти все ее содержание (пусть некогда и казавшееся неисчерпаемым), есть пассаж: «Слушайте же! Вот, я видел еще сон: солнце, луна и одиннадцать звезд поклоняются мне». Слова эти весьма наглядно показывают, насколько мудрее нас были люди в далекой древности: не просто, не просто так книга та названа «Книгой чудес Урд и Неба».

Той ночью мне тоже привиделся сон. Снилось мне, будто мы (и Севериан, и Текла) призвали к себе мощь моей белой звезды, поднялись с койки, подошли к решетчатой двери и, ухватившись покрепче за прутья, раздвинули их в стороны, так что сумели свободно пройти между ними. Однако стоило нам раздвинуть их, словно занавес, путь нам преградил еще один, второй занавес… и Цадкиэль – не выше и не ниже нас ростом, с пылающим дирком в руке.

Когда сквозь распахнутый иллюминатор в камеру, наконец, хлынул током потускневшего золота свет нового дня, я в ожидании миски с ложкой осмотрел эти прутья и обнаружил, что все они таковы, какими и должны быть, однако средние несколько погнуты.

Завтрак внес в камеру все тот же мальчишка.

– Знаешь, Севериан, – сказал он, – я слушал тебя всего раз, однако узнал такую кучу нового! Жаль, расставаться пора.

Я спросил, не настал ли день моей казни.

Мальчишка, опуская на пол поднос, украдкой оглянулся на караульного из подмастерьев, прислонившегося плечом к стене неподалеку.

– Нет, что ты! Тебя просто увозят куда-то еще. Сегодня за тобой флайер с преторианцами прилететь должен.

– Флайер?

– Ну да – наверное, чтоб армию мятежников по воздуху миновать. Ты на таких летал хоть разок? Я только взлет и посадку издали видел. Страшно, должно быть…

– Так и есть. В первый раз наш флайер сбили, а после я летал на них часто и даже сам выучился управлять, но, если честно, от страха избавиться это так и не помогло.

Мальчишка кивнул.

– Вот и мне страшно… но попробовать все равно хочется, – признался он и неловко протянул мне руку. – Удачи, Севериан, куда бы тебя ни увезли.

Я осторожно пожал его руку. Ладонь мальчишки оказалась изрядно грязной, однако сухой и очень узкой.

– Душка, – сказал я. – Это ведь не настоящее имя, верно?

– Нет, прозвище, – осклабившись, подтвердил мальчишка. – Воняю, говорят, очень уж духовито.

– Вот как? Я никакой вони не чую.

– Сейчас еще не холодно, – объяснил он, – можно купаться ходить. Вот по зиме с мытьем становится туго, а работы задают – о-го-го.

– Как же, помню. А зовут тебя?..

– Имар, – назвался мальчишка и, вздрогнув, отдернул руку. – Ты чего на меня так смотришь?

– Коснувшись твоей руки, Имар, я увидел сияние самоцветов над твоей головой. Похоже, размывать меня начинает… растягивать во времени – или, вернее, я сам начинаю осознавать, что растянут вдоль тока времени от начала до конца, как и все люди на свете. Странно это, однако ж – встретиться с тобою вот так…

Тут я осекся, словно мой голос сбился с толку, запутался в буйном водовороте множества мыслей.

– А может, на самом деле здесь ничего странного и нет. Ведь нашими судьбами явно управляет некто – или нечто – высшее… выше даже самих иерограмматов.

– Что ты такое несешь?

– Слушай, Имар. Придет день, и ты станешь верховным правителем – монархом, хотя назовешь себя, думаю, по-другому. Постарайся же властвовать во имя Урд, а не просто именем Урд, подобно многим и многим. Правь справедливо, праведно – по крайней мере, насколько позволят обстоятельства.

– А-а, это ты шутишь так, – протянул мальчишка.

– Вовсе нет, – отвечал я. – Правда, знаю я всего-навсего, что правителем ты непременно станешь, а однажды, переодевшись, долгое время просидишь под платаном… но эти две вещи известны мне наверняка.

Как только мальчишка, сопровождаемый подмастерьем, ушел, я спрятал нож за голенище сапога, прикрыл рукоять краем штанины, а покончив с этим, в ожидании уселся на койку и задумался о нашей беседе.

Разве не может Имар взойти на Трон Феникса только из-за того, что некий эпопт – то есть я – сие напророчил? Насколько мне известно, в хрониках такой эпизод не отмечен… Может статься, я только что сам создал истину? А может, Имар, решивший, будто оседлал судьбу, не сумеет, а то и поленится напрячь все силы ради блестящей победы?

Как знать, как знать… что, если завеса тайны, охраняемая Цадкиэль, укрывает будущее даже от вышедших из его туманов? Настоящее, оставленное впереди, вновь превращается в будущее; я же, покинув его, канул в глубины прошлого, к нашему времени сделавшегося чем-то наподобие мифа…

Стражи тянулись одна за другой лениво, словно муравьи, ползущие сквозь осень к зиме. Наконец, твердо решив, что Имар все перепутал, что преторианцы явятся по мою душу не сегодня, а завтра – а то и не явятся вовсе, я подошел к иллюминатору