Мы смогли сесть, прижав Натэниела спиной к столу. Ногами онухватил меня вокруг талии. Я вцеплялась в них ногтями, а часть моего сознанияне понимала, почему штаны не разлезаются кровавыми полосами. Одна его рукаобхватила меня поперёк груди, и только потом до меня дошло, что он ладоньюнакрыл рукоять пистолета. Второй рукой он вцепился мне в волосы, да так, что явскрикнула. Шею мне обожгло раскалённое дыхание Натэниела. Леопардиха кричала,что он нам сейчас шею перекусит, а человеческая половина просто была сбита столку. Натэниел меня укусил.

Он погрузил зубы мне в кожу, в плоть. Я почувствовала, какони входят в меня, и перестала отбиваться. Как будто щёлкнул выключатель, окотором я даже не подозревала. Сначала я просто перестала отбиваться, рукиповисли вдоль тела. И тело расслабилось, и вместо боли пришло тепло и утешение.

Натэниел рычал, не разжимая зубов, и у меня из горлавырвался стон. Рычание перешло в мурлыканье, а так как зубы его сомкнулись уменя на позвоночнике, этот низкий, глубокий ритм побежал по позвоночнику вниз,и тело загудело камертоном.

Я вскрикнула — уже не от страха или торжества.

Он ослабил кольцо ног вокруг моей талии, но я лежала,обмякнув, прислонившись к нему. Он медленно, напряжённо расплёл ноги, будтождал моей реакции, но мне было не до реакций. Я ждала, ждала, чтобы он овладелмною — да, овладел, другого слова не подберу. Такое было чудесное ощущение,мир, покой, безопасность.

Он не выпускал мою шею из зубов, рукой держа меня за волосы,но вторую руку стал медленно убирать. Я тонула в нем. Я скользила вдоль него,удерживаемая только зубами на шее и рукой в волосах. Юбка задралась выше поясаи ползла ещё выше, пока сползала я. Натэниел обхватил меня рукой за талию,задрав юбку ещё выше — случайно, думаю. Он встал на колени, увлекая меня засобой, и медленно убрал руку с моей талии. Я осталась стоять на коленях, чутьпокачиваясь, потому что все мышцы расслабились, успокоились. Мне стоило усилийостаться стоять и не свалиться на пол, хотя помогали его рука в волосах и рот,держащий за шею. И эти усилия помогли мне начать возвращение в собственнуюголову — понемногу, не до конца, но меня здесь стало больше. Достаточно, чтобыи тревожиться, и наслаждаться из-за его укуса. Тревожиться, потому что какбудет, когда он меня отпустит, вернусь ли я к тому холодному разуму? Инаслаждаться, потому что та часть меня, что была не просто кошкой, млела отэтой крепкой хватки, ощущения зубов в шкуре.

Я понимала, что мне лучше, потому что начинала слышать, чточувствует Натэниел. Это не был звук, но я не подберу другого слова, кроме«слышать». Он был напуган, возбуждён, раздосадован, сбит с толку, неуверен ивстревожен. Эти эмоции паутиной обвивали в темноте моё тело. Паутины не видно,и когда проведёшь рукой, она рвётся, будто её и не было. У животных столькоэмоций сразу не бывает. Недоумение с испугом — да, но не все прочие. Их былослишком много для моего зверя.

Свободная рука Натэниела возилась с резинкой моих трусов —юбка давно задралась выше пояса без его помощи. Он стянул мне трусы до колен,но ему приходилось делать это одной рукой, и потому получалось рывками, иприходилось перехватывать. Натэниел рычал от досады мне в кожу, и у менядыхание перехватывало в груди, коленки слабели. Он крепко держал меня заволосы, и ясно было, что если я упаду на пол, то будет больно, а потому ясмогла остаться на коленях. Мысль о боли помогла сосредоточиться, чуть большевернуться в собственный череп.

Я хотела назвать его по имени — такое чувство, что этодолжно было помочь, — но не могла его вспомнить, не могла его произнести.Как будто «имя» — незнакомое мне понятие. Запах его — вот это я понимала. Ипопыталась произнести его вслух. С третьей попытки вышло.

— Ваниль, — шепнула я.

Он стянул с меня трусы до колен, но от этого одного словаостановился. Руку он не убрал от моих волос, но поднял голову, разжав зубы, идыхание его гладило сделанную им рану.

— Анита, ты меня слышишь? Ты здесь?

А я здесь? Слишком трудный был вопрос. И я слишком долгодумала над вопросом, потому что следующее, что я почувствовала — как ремень егобрюк задел мою голую задницу. И расстёгнутые штаны.

Мой зверь прижался к нему моими бёдрами, но не чтобы егоостановить. Неясные мысли сводились примерно вот к чему: он победил нас в бою изаслужил право на спаривание. Теперь я понимала, почему большие коты передспариванием дерутся: надо доказать, что ты достаточно силён. Древнийбиологический императив: спариваться надо с лучшим, с самцом, гены которогопомогут твоим потомкам выжить.

Леопардиха не возражала — она уже была готова. А у меня былипроблемы, только я не могла вспомнить, в чем они состоят. Не могла думать,потому что и человеческая моя половина согласна была, что Натэниел заслужилсвоё право здесь быть. Он нас спас. Спас всех добрых людей за дверью офиса. Да,это офис. Трахаться на работе я не хочу. В этом дело. И я отодвинулась от телаНатэниела. Отодвинулась — и страх его вырвался в полную силу. Он не знал и немог знать, что это человек во мне хотел освободиться. Зверь учуял приливстраха, и из горла у меня вырвался крик, который я у себя не слышала. Нечеловеческий крик.

Натэниел потянул меня за волосы так, что я ахнула, нопочему-то это меня успокоило. Больно, но при этом хорошо, и ощутилось какотклик того чудесного покоя, как когда он укусил меня в шею.

Он потёрся об меня головой, и зверь заёрзал ему в ответ.

— Не так встали, — прошептал Натэниел, и заволосы, как за рукоять, поставил меня на четвереньки, помогая себе другойрукой.

Леопардиха припала грудью к земле, подставляя мой зад, какбудто у нас течка. Натэниел сдвинул трусы ещё ниже, они запутались на каблуках,потом слезли. Пусть у леопардихи и была течка, но у меня — нет. Может, делобыло в том, что я оказалась без белья, но такая поза с задранной голой задницейдля меня была несколько унизительной. Я снова встала на четвереньки, чтобы этоне выглядело, как будто я подставляюсь, и хотела заговорить, но тут он в менявдвинулся, и я забыла, что хотела сказать.

Зверюга жаждала, но это случилось почти без прелюдии, и ябыла напряжена. Дико напряжена. Натэниелу приходилось пробиваться внутрь. Он заволосы пригнул меня к ковру, как было, и это было столь же унизительно, но мнебыло наплевать. В первый раз мы с моим зверем были согласны.

Я спала с Натэниелом, но установила очень жёсткие правила. Яникогда не трогала его между ног. И такой переход от жёсткого отказа даже вслучайном прикосновении к ощущению, как он пропихивается в меня, былошеломительным. Дело не в том, что это было хорошо, — хотя и было, —дело в том, что это был Натэниел. В глубине души, хотя я никогда не сказала быэтого вслух, я давно уже хотела перейти этот барьер, перепрыгнуть его, снести,растоптать.

Он трудился, пока не залез до упора, и тут остановился внерешительности, застыл.

— Анита, ты меня слышишь?