Слышу? Слышу? Кошка во мне заорала, и этот крик вырвался уменя изо рта. Я потеряла завоёванную территорию, поскольку зверюга совсем невраждовала со мной — ни капельки. Она стала двигать бёдрами, и хотя Натэниелостался неподвижен, мы стали выдвигать его из нашего тела, наружу, наружу, икогда самый кончик готов был выскочить, мы насадили себя на него.

— Ох ты… — донёсся его хриплый шёпот.

Мы двигались на нем, насаживались изо всех сил, глубоко,сильно, резко. Как будто что мы ни делай — все мало будет. Я ещё недостаточнораскрылась для такой резкости. Я почти тормозила его стенками, потому что ещёне раскрылась, но меня несло. Даже мысли не было насчёт подождать — толькоголая жадная потребность. Я хотела, чтобы он меня трахал — слово «секс» слишкомприличное. И я не могла его заставить делать то, что хочу. Я хотела глубже,больше, и чтобы он мне помогал.

Он выпустил мои волосы, взял меня за бедра и поскакал внашем ритме — кошкином и моем. Мы толкались и налезали, и как тогда в танце,моё тело следовало за ним, а не его за мной.

Это был танец плоти — его в моей, пока я не стала горячей ивлажной, и он стал легче во мне двигаться, наружу и внутрь, внутрь и наружу. Икогда он заскользил, то вдвинулся глубже, резче, будто понял меня без слов. Ончуть передвигал меня руками, пока не нашёл то местечко, которое искал, и тутвсадил в меня так, будто хотел вылезти с другой стороны, и я заорала.

Я оглянулась через плечо — глаза его не были лавандовыми,они стали синими с намёком на серое, и уже не были человеческими. Рубашка нанем распахнулась, я видела грудь и живот, и Натэниел двигался как в танцеживота, и ритм его сменился, стал настойчивей и как-то плавнее, цикличнее, и онвдвигался и выдвигался, внутрь и наружу. Размахи ширились, и он касался всейменя, хотя не одновременно.

Он расширил меня резкими движениями, заставил принять егоцеликом и ещё чуть-чуть, и ту же воспользовался этим крохотным зазором. Онпошёл кругами, гладя мои стенки. Такой тонкой ласки никогда я не ощущала, когдамужчина бывал во мне. Так осторожно и притом такими мощными движениями бёдер.Это требовало куда больше силы, чем просто в меня всаживаться; силы самогоразного рода.

Ударом вверх при движении назад он нашёл это местечко.Бывало, что этого места касалась рука, но никогда ещё не было такого.

И каждый раз, когда он по нему проскальзывал, у меняперехватывало дыхание, и он это слышал, потому что снова изменил ритм, потомучто стал гладить его снова и снова. Не кончиком, но головкой и стволом,насколько мог только туда прижаться. Он гладил меня собой так, как раньшеполучалось только рукой и пальцами. И как всегда, когда этого места касаютсятак, как надо, ощущение было чуть-чуть по эту сторону боли. Ощущение было такое,будто, когда он заставит меня кончить, хлынет жидкость, и не только та, котороймы хотим. Так всегда бывало — такое давление, больше чем при любом оргазме,будто полностью теряешь контроль над своим телом. Жан-Клоду пришлось несколькопервых раз меня провести через это. Уверить меня, что это будет хорошо. Будетчудесно.

Давление все росло и росло, балансируя на самой грани«слишком много». Такое наслаждение, что становилось почти болью. И наслаждениетоже росло, как что-то тёплое, расширяющееся, будто оргазм — это что-тоотдельное от меня, оно вырастет и вырвется из тела.

Я смогла прошептать — почти прошипеть — его имя:

— Натэниел…

Он на долю секунды замедлился:

— Анита, ты…

— Не останавливайся, ради Бога, не останавливайся!

Он не стал переспрашивать. Чуть изменив положение, он закрылглаза и отдался ритму собственного тела. Я пыталась двигать бёдрами, но егоруки сжали меня туго, удерживая на месте. Удерживая неподвижно.

Росло и росло давление, оно переполняло тело, рвалось наружу— и вырвалось. Вырвалось в хлынувшем между ног потоке жидкости, с визгом, сцарапаньем моих ногтей по ковру. Я должна была во что-то вцепиться, куда-тодевать это наслаждение. Будто его было слишком много, и кожа могла не удержатьего в теле. Если бы во мне был зверь, он бы вырвался с этими густыми водами,хлещущими промеж ног.

Натэниел чуть отодвинулся от меня, и я распласталась наковре, не в силах шевельнуться. Блин, да мне даже смотреть было трудно, передглазами расплывалось.

Он подполз ближе, отвёл мне волосы с лица.

— Как ты?

Я было засмеялась, потом заморгала и попыталась собратьглаза в фокус. Натэниел все ещё торчал из собственных штанов, твёрдый истоячий, и хотя был весь покрыт жидкостью, она не была достаточно белой, чтобыпринадлежать ему.

Я проглотила смех и сказала, ещё тяжело дыша:

— Ты не кончил.

— Ты была не в том состоянии, чтобы дать мнеразрешение.

Я закрыла глаза и заставила себя протрезветь. Когда яоткрыла их, зрение стало чётким, предметы не расплывались.

— В каком смысле — разрешение?

— Я не могу иметь оргазм, пока ты мне не скажешь, чтоможно.

Очевидно, физиономия была у меня красноречивой, потому чтоон сказал с улыбкой:

— Я знаю, что тебе это кажется дико, Анита, но подумайо хорошей стороне. Я могу продолжать очень долго, потому что этому я обучен.

— Обучен, — повторила я.

Он кивнул.

Я снова закрыла глаза.

— Ты так долго молил о близости, об оргазме. У тебя былидеальный повод, и ты им не воспользовался. — Я открыла глаза и посмотрелана него. — Почему ты этого не сделал?

— Я хочу, чтобы ты меня хотела, Анита. А не простоиспользовала ради метафизической необходимости.

Я села, и ковёр мне напомнил, что на мне нет трусов. Яглянула на ковёр, впервые в жизни обрадовавшись, что он темно-коричневый. Нетак будет заметно мокрое пятно.

— Где мои трусы? — спросила я.

Он стал оглядываться, будто и он не помнил. При этом у негодержалась отличная эрекция, и она сильно отвлекала.

— Если ты не собираешься… — я было стала показыватьжестом, но остановилась, — не мог бы ты это… спрятать.

Он повернулся с улыбкой, грозившей перейти в неприкрытыйсмех.

— А что, тебя это смущает?

— Да, — ответила я со всем доступным мнедостоинством, натягивая юбку на ноги.

Он протянул мне мои трусы. Улыбку он спрятал, но влавандовых глазах мелькали искорки подавляемого смеха.

Я выхватила их у него из руки, но не могла придумать, как быих надеть, чтобы не было неуклюже. Честно говоря, сначала нужно было быполотенце.

Я обошла вокруг стола — несколько неуверенно. У меня в ящикележат детские салфетки — на случай, если на работе прогляжу пятнышко крови. Ещёя подумала, не пожертвовать ли запасной футболкой, хранимой в столе для той жецели, когда Натэниел снова заговорил. И на тему, на которую несколько неловкоразговаривать.