— О человеке, — тихо сказал Бэйтмен. — Во всяком случае, ядумаю, что это человек. Он стоит то ли на крыше небоскреба, то ли на утесе. Ночем бы ни была эта штука, она такая высокая, что подножье ее тонет в тумане.Близится закат, но он смотрит в другую сторону — на восток. Иногда на немнадеты синие джинсы и куртка из грубой хлопчатобумажной ткани, но чаще на нембывает ряса с капюшоном. Мне никогда не удается увидеть его лицо, но я вижу егоглаза. Они красного цвета. И у меня такое чувство, что он ищет меня и что раноили поздно он меня найдет или я сам буду вынужден пойти к нему… и это будет моясмерть. Тогда я пытаюсь закричать и… — Он запнулся, недоуменно пожав плечами.

— И в этот момент вы просыпаетесь?

— Да. — Они посмотрели на бегущего назад Коджака.

— Ну, наверное, это просто сон, — сказал Бэйтмен. — Еслименя подвергнуть психоанализу, то в результатах, думаю, будет записано, чтоэтот сон является выражением моего подсознательного страха перед лидером илилидерами, которые придут и попытаются начать все с начала. А может быть, страхперед техникой вообще. Потому что я верю, что во главу угла всех новых обществ,во всяком случае, западных, будет поставлена техника. Жаль, конечно, и лучше быэтого не было, но так будет, потому что мы — на крючке. Они не вспомнят — илине захотят вспомнить — о загрязненных реках, дыре в озоновом слое, атомнойбомбе, испорченной атмосфере. Они смогут вспомнить только то, что когда-то безособых усилий с их стороны они могли проводить ночи в тепле. Вы видите, что вдовершение всего я еще и луддит. Но этот сон… он преследует меня, Стью.

Стью ничего не ответил.

— Ну ладно, пора домой, — отрывисто произнес Бэйтмен. Онотошел за кусты и вернулся с тележкой.

— Вы прикатили ее сюда из дома? — спросил Стью.

— Я качу ее до тех пор, пока не увижу что-нибудь, достойноемоей кисти. В разные дни я выбираю разные маршруты. Это хорошее физическоеупражнение. Если вы идете на восток, то почему бы вам не прогуляться со мной доВудсвилля и провести ночь у меня дома? Мы можем катить тележку по очереди, а вреке у меня осталась еще одна упаковка пива. Так будет веселее идти.

— Предложение принимается, — сказал Стью.

— Отлично. Возможно, всю дорогу я буду болтать. Когда я вамнадоем, просто скажите мне, чтобы я заткнулся. Я не обижусь.

— Мне нравится слушать, — сказал Стью.

— Тогда вы — один из Божьих избранников. Пошли.

Они отправились по шоссе № 302. Пока один из них катилтележку, другой попивал пиво. Бэйтмен говорил безостановочно, перескакивая содной темы на другую и почти не делая при этом пауз. Коджак трусил рядом.Какое-то время Стью слушал, потом его ум отдавался своим собственным мыслям, апотом снова сосредоточивался на словах Бэйтмена. Его обеспокоила нарисованнаяБэйтменом картина сотен крошечных колоний, возникших в стране, где смертоносныевооружения рассыпаны повсюду, как детали от детского конструктора. Но страннымобразом ум его постоянно возвращался к сну Глена Бэйтмена — к человеку без лицана вершине высокого здания или утеса, к человеку с красными глазами,повернувшегося спиной к заходящему солнцу и без устали глядящему на восток.

Он проснулся незадолго до полуночи, весь в поту, опасаясь,что мог кричать во сне. Но дыхание Глена Бэйтмена в соседней комнате быломедленным и спокойным, и Стью мог видеть Коджака в прихожей, спящего, положивголову на лапы. Луна светила сюрреалистически ярко.

Проснувшись, Стью приподнялся на локтях, а теперь он вновьопустился на влажную простыню, не желая вспоминать свой сон, но не в силахэтого избежать.

Он снова был в Стовингтоне. Элдер был мертв. Все былимертвы. Это была гулкая могила. Он был единственным оставшимся в живых и не могнайти выход. Сначала он попытался обуздать овладевшую им панику. «Надо идти,нельзя бежать», — повторял он себе снова и снова, но вскоре он вынужден былпуститься бегом. Он бежал все быстрее и быстрее, и им овладевало непреодолимоежелание оглянуться и убедиться в том, что его преследует одно лишь эхо.

Мимо него мелькали оранжевые надписи: РАДИОЛОГИЯ, КОРИДОР«Б». К ЛАБОРАТОРИЯМ и ВХОД РАЗРЕШЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ИМЕЮЩИХ СПЕЦИАЛЬНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ.Потом он оказался в другой части здания, где он никогда не был. Краска настенах отслаивалась. Некоторые лампы перегорели, а другие гудели, какзастрявшие в сетке мухи. Некоторые матовые дверные стекла были разбиты, исквозь звездообразные дыры он мог видеть тела, искореженные от боли. Там былакровь. Эти люди умерли не то гриппа, они были убиты. На их телах были колотые иогнестрельные раны, нанесенные тупыми предметами. Глаза их вылезли из орбит исмотрели на Стью.

По неподвижному эскалатору он сбежал вниз и оказался вдлинном и темном выложенном плиткой коридоре. В конце его снова сталипопадаться двери, но теперь они были выкрашены в черный цвет. Стрелки былиярко-красными. Надписи гласили: ПРОХОД К ХРАНИЛИЩУ КОБАЛЬТА. ЛАЗЕРНЫЙ АРСЕНАЛ.РАКЕТЫ БОКОВОГО УДАРА. ЧУМНАЯ КОМНАТА. Потом, всхлипнув от облегчения, Стьюувидел стрелку с единственным благословенным словом над ней: ВЫХОД.

Он завернул за угол и оказался перед открытой дверью. За нейбыла сладкая, нежная ночь. Он бросился к двери, но путь ему преградил человек вджинсах и грубой хлопчатобумажной куртке. Стью замер и крик застрял у него вглотке, словно кусок ржавого железа. Когда на человека упал отсвет мигающихламп, Стью увидел, что вместо лица у него — только холодная черная пустота,пронзенная взглядом бездушных красных глаз. Бездушных, но насмешливых. В нихбыло какое-то пляшущее безумное ликование.

Человек вытянул руки, и Стью увидел, что с них капает кровь.

— Небо и земля, — раздалось из той черной дыры, где долженбыл быть его рот. — Все небо и вся земля.

Стью проснулся.

Коджак постанывал и тихо скулил в прихожей. Лапы егоподергивались, и Стью пришло в голову, что даже собаки могут видеть сны. Такаяестественная вещь — сон, пусть даже иногда и кошмарный.

Заснуть ему удалось не скоро.

Ллойд Хенрид стоял на коленях. Он хихикал и напевал песенку.То и дело он забывал, что он напевает, усмешка таяла на его лице, и он начиналплакать, но потом он забывал о том, что плачет, и снова начинал напевать. Оннапевал песенку под названием «Загородные скачки». То и дело, вместо песенки иплача, он тихо шептал: «Ду-ба, ду-ба». Единственным звуком в камере, помимопесенки, плача и «ду-бы, ду-бы», было позвякивание ножки от койки в руках уЛлойда. Он пытался развернуть тело Траска, чтобы добраться до ноги. Пожалуйста,официант, принесите мне еще капустного салата и еще одну ногу.

Ллойд выглядел как человек, севший на самую суровую диету.Его арестантская одежда болталась на нем, как обвисший парус. Последний раз емупринесли ленч восемь дней назад. Кожа Ллойда прочно прилипла к черепу,обрисовав каждый изгиб и выступ. Глаза его сверкали. Губы обвисли и обнажилиряды зубов. Волосы его стали вылезать целыми прядями. Вид у него был абсолютносумасшедший.