Воробьи улетели.

Они все взлетели одновременно – и те, что были в головеТада, из далекого детства в Бергенфилде, и те, снаружи его дома в Ладлоу...настоящие и живые. Они улетели сразу в два неба: белое весеннее небо 1960 годаи темное летнее небо 1988 года.

Они летели и покачивались на своих крыльях.

Тад сел, выпрямляясь... но его рука продолжала водитькарандаш.

Карандаш продолжал выводить слова и строки.

«Я сделал это, – подумал Тад устало и облегченно, облизываярот и утираясь левой рукой. – Я сделал это, и благодарение Богу, что мне этоудалось без свидетелей. Что же это?»

Он посмотрел вниз на написанные его рукой слова, его сердцеколотилось столь сильно, что он чувствовал пульсацию, очень быструю нпрерывистую, в своей глотке. Предложения, размещенные на листе бумаги сголубыми линиями, былин написаны почерком Тада – но и ранее все романы Старкавсегда писались этим же почерком. «Если у нас идентичные дактилоскопические иголосовые отпечатки, одни и те же любимые сигареты, было бы странно иметь разныепочерки», – подумал Тад.

Его почерк, как и во все прежние времена, но где же слова,пришедшие со стороны? Не из его собственной головы, тут было ясно, что в нейничего не могло быть кроме ужаса и смятения. Но и его рука почти ничего неощущала. Казалось, что все чувства и ощущения в этой правой руке обрываютсяпримерно тремя дюймами выше ладони. Он не ощущал ни малейшего давления напальцы, хотя мог видеть, что нажим на карандаш «Бэрол» был достаточно силен,поскольку подушечки и кончики пальцев – большого, указательного и среднегопобелели. У Тада такая нечувствительность могла ассоциироваться только собезболивающим уколом новокаина.

Он дошел до самого низа первого листа. Его рука перевернулаэту страницу, открыла новую и возобновила запись текста.

«Мириам Коули открыла рот, чтобы закричать. Я стоял как разза дверью, терпеливо ожидая ее более четырех часов, не прикасаясь к кофе и некуря сигарет. (Я очень хотел закурить и обязательно закурю, как только всезакончу, но не раньше, поскольку запах может спугнуть ее). Мне нужно былосперва закрыть ей глаза после того, как я перережу ей глотку»

Тад сообразил с нарастающим ужасом, что он читает отчет обубийстве Мириам Коули, написанный самим убийцей... и на этот раз у него передглазами не разбросанные и в беспорядке перемешанные связки слов, но четкий игрубый рассказ человека, который, в своем ужасном роде, был чрезвычайноэффектным писателем – достаточно эффектным, чтобы миллионы людей приобретали ичитали его романы.

«Дебют Джорджа Старка в документальном жанре», – подумал Тадс тошнотворным чувством.

Он ведь все сделал в точности так, как намечал сделатьзаранее: провел контакт, как-то проник в сознание Старка, точно так же, какСтарку удавалось проникнуть в сознание Тада. Но кто знает, какие страшныенеизвестные силы должен был он привлечь для достижения этого? Воробьи – иосознание их реальности – были ужасны, но написанное было хуже. Он непредполагал, что карандаш и тетрадь для записей будут теплыми, если их касатьсярукой? Ничего удивительного. Сознание этого человека было подобно печи дляобжига.

А сейчас – Иисус Христос! Вот оно! Вышедшее из-под егособственной ладони! Милостивый Боже!

«Ты думаешь, что можешь повредить меня этой штукой,сестренка? – спросил я ее. – Позволь мне сказать тебе кое-что – это не самаяудачная мысль. А ты знаешь, что происходит с теми, кто теряет счастливые мысли,ведь так? – Слезы теперь бежали по ее щекам.»

Что не так, Джордж? Ты потерял некоторые из своих счастливыхмыслей?

Нет ничего удивительного, что это остановило бессердечногосукина сына на какой-то момент, когда Тад произнес эти слова. Ведь сам Старк ихпроизносил перед убийством Мириам.

Я проник в его сознание во время убийства – я БЫЛ там. Вотпочему я сказал ему эту фразу во время разговора по телефону в магазине.

Перед ним предстал Старк, заставляющий Мириам звонить Таду,набирающий сам за нее номер, поскольку она от ужаса забыла его, хотя бывалимногие недели, когда она ежедневно звонила по полдюжине раз. Тад нашел этузабывчивость и понимание Старком ее причин равно ужасающими и убедительными. Асейчас Старк взялся за бритву, чтобы...

Но Тад не хотел читать это, и он не будет этого делать. Онвскинул руку вверх и вытянул ладонь, словно на ней был свинцовый груз.Нарушилась та бесчувственность, которая существовала при контакте междупальцами, карандашом и бумагой. Тад ощутил боль в пальцах, особенно вуказательном, на котором сильно опухла и покраснела подушечка и внутренняясторона.

Он продолжал смотреть на исписанную страницу, полный ужаса иизумления. Меньше всего в мире ему хотелось снова браться за карандаш, чтобызамкнуть эту дикую связь между Старком и собой, но ведь он не взялся за все этотолько чтобы читать написанный самим Старком отчет с совершенном им убийствеМир Коули, ведь так?

Предположим, что птицы вернутся?

Но нет. Птицы сыграли свою роль. Цепь, которую он создал,еще цела и действует. Тад не знал, откуда он это действительно знает.

«Где ты, Джордж? – подумал он. – Как так получается, что ятебя не чувствую? Это потому ли, что ты не уверен в моем присутствии здесь, каки я – в твоем? Или что-то еще? Где, черт побери, ты есть?»

Он попытался выдвинуть эту мысль на передний план своегосознания, стараясь сделать ее видимой, словно яркий неоновый знак. Затем онснова схватил карандаш и начал подносить его к тетради.

Как только кончик карандаша коснулся бумаги, рука Тада самаприжала лист и распрямила его, чтобы удобнее было писать. Карандаш написал:

– Не в этом дело, – сказал Мэшин Джеку Рэнгли. – Все местаодинаковы. – Он остановился. – За исключением, может быть, дома. И я это будузнать, когда попаду туда.

«Все места одинаковы». – Он сразу узнал эту строчку, а затемвесь кусок текста. Он был из первой главы первого романа Старка – «ПутьМэшина».

Карандаш остановил свой собственный аккорд на какое-товремя. Тад поднял его и посмотрел на строки, словно нацарапанные и колючие. «Заисключением, может быть, дома. И я это буду знать, когда попаду туда».

В «Пути Мэшина» этим домом служила Флэтбуш-авеню, гдеАлексис Мэшин провел свое детство, чистя бильярдную, которую держал егострадающий алкоголизмом отец. А где дом в этой истории?

«Где дом?» – подумал Тад и медленно опустил карандаш кбумаге.

Карандаш сделал целый ряд водянистых М-образных линий. Затемснова задвигался в руке Тада.