Теперь сон начал вспоминаться.

Тот сон был о том, как ему удалось вышвырнуть Бомонта изсвоего сознания, о единственном способе, которым он сумел пробить ту трусливуюдерьмовую завесу, которую как-то воздвигли между ними. Трусливую? Да. Но такжеи лукавую, и ему не следует забывать об этом. В самом деле, не следует.

Старк неясно ощущал свои ночные видения о том, что Тад был сним, в его постели – они беседовали друг с другом, шептались и сперва этопоказалось удивительно приятным и удобным – как беседовать со своим братомпосле того, как свет уже выключен.

Но ведь они занимались не только разговором?

Они не просто разговаривали, а обменивались секретами, или,вернее, Тад задавал вопросы, а Старк должен был отвечать. Отвечать было приятнои удобно. Но было также и тревожно. Сперва тревогу вызвали птицы – почему Тадспросил о них? Никаких птиц не было. Один раз, может быть... давно, оченьдавно... но не более. Это было просто игра ума, пробная попытка расколотьСтарка. Затем, понемногу, его чувство тревоги начало все более н болеепробуждаться под воздействием очень сильно развитого инстинкта самосохранения –это чувство росло и ощущалось все острее, пока Старк пытался проснуться. Ончувствовал себя так, словно его погружают в воду и тащат ко дну...

Поэтому, все еще полусонный Старк пошел на кухню, открыл записнуюкнижку и вынул шариковую ручку. Тад никогда не писал такими, почему же он еюпользуется? Ведь он же сам пишет другими, когда находится в пяти сотнях мильотсюда. Ручка, конечно, не годится, но придется ею воспользоваться. Длянынешнего случая.

«Распадаюсь НА ЧАСТИ» – наблюдал Старк за собой, как онвыводит эту строку, и он вдруг ощутил себя совсем близко от магическогозеркала, отделяющего сон от пробуждения, он стал бороться за то, чтобы вложитьв эту писанину свои собственные мысли, свою волю, но это было трудно, о Богмой, добрый Христос, это было чертовски тяжело.

Он купил ручку «Бик» и полдюжины записных книжек в магазинеканцелярских товаров сразу же по приезде в Нью-Йорк, еще даже до того как снялэту «площадь». В магазине были и карандаши «Бэрол», и Старку хотелось купитьих, но он не стал этого делать. Потому что, чем бы разум не заставлял двигатьсяэти карандаши, они должны находиться в руке Тада Бомонта, и он не знал, неразрушит ли таким образом связь между ними. Поэтому он и взял вместо карандашейручку.

Если бы он мог писать, писать по собственной воле, все былобы в порядке и ему не понадобилось бы создавать этот несчастный образ в Мэне.Но ручка не подчинялась ему. Как бы он ни пытался, она выводила на бумагетолько его собственное имя. Он писал его снова и снова: «Джордж Старк, ДжорджСтарк, Джордж Старк», – пока не перешел в конце листа на какие-то каракули,более всего напоминающие неуклюжие и неумелые попытки дошкольника что-тонаписать.

Вчера он зашел в районный филиал Нью-Йоркской публичнойбиблиотеки и заказал один час компьютерного времени на IBM в комнате длязаписей. Этот час длился, казалось, почти тысячу лет. Он сидел в кабинке,огороженной с трех сторон, пальцы бегали по клавиатуре и печатали его имя,причем тогда – только прописными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖСТАРК».

«Прекрати! – крикнул он самому себе. – Печатай что-тодругое, что-нибудь еще, но перестань!»

И он попытался. Он перешел на другие клавиши, а затемпрочитал свою новую фразу: «Быстрая рыжая лиса прыгает через ленивую собаку».

Но когда он взглянул на распечатку из машины, он прочел тамвместо только своего имени из двух слов следующее: «Летчик Джордж Старк летит,сверкая поверх звездной абсолютности».

Он почувствовал желание разнести компьютер и печатающееустройство на мелкие части, расплющивая и раскалывая лица и спины всехокружающих его здесь олухов: раз уж он не может ничего создать, то пусть хотябы уничтожит все вокруг!

Но вместо этого, Старк взял себя в руки и вышел избиблиотеки, скомкал лист сильными пальцами и швырнул его в мусорную корзину натротуаре. Он вспомнил сейчас, держа ручку в руке, ту полную слепую ярость,которую ощутил, выяснив, что без Тада Бомонта он не может написать ничего, кромесобственного имени.

И страх.

Панику.

Но ведь он все еще имел Бомонта? Бомонт... но, может быть,Бомонт как раз и существует для того, чтобы преподнести ему один огромныйсюрприз, и не самый лучший.

«Теряешь», – написал Старк, и, Бог мой, он не должен ничегоболее сказать Таду – то, что он уже написал, было достаточно плохо. Старксделал еще одну попытку установить контроль над своей предательской рукой.Проснуться.

«Необходимую СВЯЗЬ», – написала его рука, и вдруг Старкувидел самого себя, протыкающего Бомонта ручкой. Старк подумал: «И я ведь могуэто сделать, а ты – вряд ли, Тад. Потому что, когда дело действительно дойдетдо этого, ты всего лишь большой глоток молока, ведь так? А когда меня пытаютсяприжать к стенке... я могу это устроить – тебе, недоноску. Сейчас настало времяпроучить тебя, я полагаю».

Затем, словно сон внутри сна, часть самосознания исамообладания Старка вернулась к нему. В этот триумфальный момент разрыва оков,навязанных ему Бомонтом, он успел направить ручку... и наконец ощутилспособность писать ею то, что ему хочется.

Какой-то миг – очень краткий – у него было ощущение сразудвух рук, держащих два пишущих инструмента. Чувство было слишком ясным иреальным, чтобы быть чем-нибудь иным.

«Там нет птиц», – написал Старк – это было первое осознанноепредложение, которое когда-либо он лично написал в своем нынешнем физическомоблике. Ему было ужасно трудно писать, для этого понадобились почтисверхъестественные усилия. Но раз слова были написаны, он почувствовал усилениесвоей власти. Хватка той, чужой и неизвестной руки, заметно ослабла, и Старкзажал ее сверху своей собственной беспощадной и не знающей сомнений рукою.

«Немножко подергаешься, – подумал он. – Посмотрим, как тебеэто понравится».

И намного быстрее и с еще большим удовлетворением, чем присамом мощном оргазме, Старк написал: ТАМ НЕТ ЧЕРТОВЫХ ПТИЦ. Ох ты, сукин сын,вылезай из моей ГОЛОВЫ!"

Затем, не задумываясь даже об этом – иначе можно быловызвать фатальное сомнение – он резко взмахнул ручкой, проведя короткую дугу ввоздухе. Металлический наконечник воткнулся ему в правую руку... и за сотнимиль отсюда к северу он мог ощутить как наконечник карандаша «Бэрол» воткнулсяТаду Бомонту в левую руку.

Это было тогда, когда он проснулся – когда они обапроснулись, – на самом деле.

Боль, была резкой и сильной – но также и освобождающей.Старк вскрикнул, поворачивая свою голову к пораненной руке, но этот крик былтакже криком радости и освобождения, а не только криком Боли.