«Если я нажму еще сильнее, – подумал Тад, – это все просторазвалится».

«Теряешь... теряешь необходимую связь. Там нет птиц. ТАМ НЕТЧЕРТОВЫХ ПТИЦ! Ох ты сукин сын вылезай из моей головы!»

Вдруг рука Тада отдернулась. В то же время карандашподпрыгнул и выскочил из пальцев словно под влиянием гипнотизера, и Тад схватилего ладонью, как кинжал.

Он опустил его вниз – Старк опустил его вниз – и вдругкарандаш снова скрылся уже в левой руке, в мягкой ладони между большим иуказательными пальцами. Кончик графитного стержня, частично стертый за времязаписи мыслей Старка, выскочил и прошел сквозь ладонь Тада почти наружу.Карандаш устремился за графитом и треснул. Лужица крови вдруг заполнилаобразовавшееся углубление в карандаше на месте графита, пропитала весь корпус –и вдруг та сила, которая все это сделала, ушла. Резкая боль пронзила руку Тада,из которой, наконец, выпал окровавленный карандаш.

Тад закинул голову назад и с стиснул зубы, чтобы удержатьсяот отчаянного воя, который раздирал ему горло, стараясь вырваться наружу.

У кабинета была оборудована маленькая ванная комната и,когда Тад смог передвигаться, он прошел туда, чтобы осмотреть свою рану подярким верхним светом флюоресцентной лампы. Рана выглядела словно пулевая –абсолютно круглая дыра, окаймленная обгорелыми кромками. Потемнелостьнапоминала скорее порох, чем графит. Тад перевернул ладонь у увидел яркокрасную точку, размером с головку спички на тыльной стороне. Кончик карандаша.

«Как же близко он дошел до конца своего пути», – подумалТад.

Он лил холодную воду, пока его рука не окоченела, а потомвзял из аптечки бутылочку с перекисью водорода. Он не мог держать ее в кулаке иприжимал к себе средней частью руки, пока другая рука вытаскивала из бутылочкипробку. Затем он залил дезинфектант в рану, наблюдая, как жидкость начинаетзабеливаться и пениться, со стиснутыми от боли зубами.

Тад поставил перекись на место, а затем перебрал ещенесколько пузырьков с медицинскими составами, изучая их наклейки. У негослучались сильные приступы болей в спине после его падения на горных лыжах двагода назад, и добрый старина Хьюм выписал ему перкодан. Тад принимал эти пилюлиочень редко, поскольку они явно действовали на него как снотворное, и ему былопочти невозможно что-либо писать после их приема.

Наконец Таду удалось обнаружить пластмассовую упаковку спилюлями позади крема для бритья, которому было почти тысяча лет. Тад открылкрышечку при помощи зубов и достал пилюлю на край раковины. Он подумал, невзять ли еще одну, но решил, что не стоит. Они были слишком сильнодействующими.

И, может быть, они уже испортились. Ты можешь закончить этудикую ночь в конвульсиях и отправиться в госпиталь, как насчет этого?

Но Тад решил попробовать. Ведь другого выбора не было – больбыла невыносимой. А насчет госпиталя... он посмотрел на рану и подумал:«Вероятно, мне следует ее показать, но будь я проклят, если сделаю это. И такслишком много людей смотрят на меня, как на безумца, в последние дни, сокращаямне этим жизнь».

Он высыпал еще четыре пилюли и положил их в карман брюк, асаму упаковку убрал в аптечку. Затем заклеил рану пластырем. Глядя на пластырь,Тад подумал: «Он заманил меня в ловушку. В ловушку своего сознания, и я попалпрямо в нее».

Но что действительно произошло? Тад по-прежнему ничего незнал точно, но был уверен лишь в одном: он больше не хочет повторять этопредставление.

Когда Тад ощутил, что снова владеет собой – или хотя быприблизился к своему обычному состоянию – он положил дневник обратно в ящикстола, выключил свет в рабочем кабинете и отправился наверх, в спальню. Онприслушался, уже на втором этаже, все ли спокойно.

Близнецы тихо спали. Лиз тоже.

Перкодан, видимо, не столь уж устарел и начал свою работу.Боль в руке понемногу отступала. Если руку ненароком задеть, то он навернякавскрикнет от боли, но если он будет внимателен, то все не столь уж плохо.

Ох, но как она будет болеть утром... и что ты собираешьсярассказать Лиз?

Он не знал точно, что именно он скажет. Вероятно, правду илихотя бы часть ее. Лиз уже давно научилась распознавать, когда он говоритьнеправду.

Боль уменьшилась, но послешоковый эффект – всех этихпережитых ранее шоков – все еще оставался, и Таду подумалось, что у него уйдетнемало времени, пока ему удастся уснуть. Он спустился на первый этаж и взглянулна патрульную машину с полицейскими-охранниками. Он смог заметить огоньки двухсигарет внутри темной машины.

«Они там сидят, как пара холодных огурцов ночью, – подумалТад. – Птицы их никак не потревожили, так что, возможно, они действительноздесь и НЕ находились, исключая лишь мою голову. Ведь этим парням платятденьги, чтобы они беспокоились из-за меня».

Это была не очень-то правдоподобная идея, но ведь егокабинет находится на другой стороне дома. Его окна не видны с площадки длястоянки автомобиля. Не виден и сарай. Поэтому копы могли и не разглядеть птиц.По крайней мере, когда те начали собираться.

Но как же объяснить, что их не заметили, когда они всевзлетели? Уж не хочешь ли ты сказать, что их нельзя было услышать? Ты самувидел, их не менее сотни, Тад, – а возможно и две-три сотни.

Тад вышел наружу. НЕ успел он только приоткрыть дверь, какоба охранника выскочили из машины, по одному с каждой из ее сторон. Это былидва крупных парня, двигавшиеся с молчаливой скоростью оцелотов.

– Он снова позвонил, мистер Бомонт? – спросил тот, кто вышелиз-за руля. Его звали Стивенс.

– Нет – ничего в этом роде, – сказал Тад. – Я писал в моемкабинете, когда мне послышался шум множества птиц, взлетающих в небо. Это менянемного ошеломило. Вы ничего не слыхали?

Тад еще не знал имени копа-напарника, вылезшего со стороныпассажирского сиденья из патрульной машины. Это был молодой светловолосыйпарень с тем круглым лицом, которые всегда излучают добродушие идоброжелательность.

– И слышали, и видели их, – ответил он. Полисмен указал наночное небо, где уже прошедшая свою первую четверть луна висела над домом. –Они летели как раз на фоне луны. Воробьи. Целая стая. Они вообще-то не летаютпо ночам.

– Откуда, вы думаете, они здесь появились? – спросил Тад.

– Ну, и не знаю, что сказать, – ответил круглолицыйохранник. – Просто не знаю. Я ведь не веду наблюдений за пернатыми.

Он засмеялся. Но другой охранник не присоединился к егосмеху.

– Вы нервничаете сегодня вечером, мистер Бомонт? – спросилон.