Данилову почему-то казалось, что это именно декорация и все,кто работает здесь, пляшут ритуальные танцы, говорят в три трубки, шикарно иочень по-американски закидывают ноги на столы, прохаживаются между рядами,закинув на затылок уставшие бизнесменские руки, — знают, что это декорация,поэтому так старательно добиваются правдоподобия, поэтому принимают такойнарочито деловой вид, поэтому говорят в три трубки, чтобы незримый хозяинувидел, оценил, милостиво кивнул — верю, верю…

Плохих актеров, как известно, в театре не держат.

Веник еще только приготовлялся выступить на сцену —закатывал рукава белоснежной рубахи, ослаблял галстук, окружал себя телефонамии кофейными чашками.

— Доброе утро, — сказал Данилов, заглядывая в стекляннуюбудочку, где помещалась «фирма» Веника. На него оглянулись взлохмаченныймолодой человек, больше всего подходивший под определение «юноша бледный совзором горящим» — Марта так говорила, — и красавица с пышным бюстом и сердечкомнарисованных губ.

— Доброе утро, — вразнобой поздоровались они. Веник, болтавшийсяво вращающемся кресле туда-сюда, от неожиданности сделал резкое движение и чутьне упал.

«Фирма веников не вяжет», — подумал Данилов. Рука болела имерзла, и хотелось надеть на нее еще одну перчатку.

— Ты чего? — спросил Веник у Данилова. — Тебе… чего?

Вид у него был испуганный.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Данилов, — прямосейчас.

— Через полчаса торги начнутся…

— За полчаса мы успеем.

— Ну давай, — согласился Веник неуверенно. Было видно, чтоему до смерти не хочется разговаривать с Даниловым. — Кофе будешь?

— Буду, — сказал Данилов.

Бледный юноша и фигуристая девица посмотрели друг на друга.

— Нам выйти? — спросила девица у Веника.

— Если можно, пожалуйста, — ответил за него Данилов.

— А что? — спросил Веник и улыбнулся жалкой залихватскойулыбкой. — У нас секреты?

— Секреты, — согласился Данилов.

«Давно надо было его запугать», — подумал Данилов, глядя,как суетится Веник, ставший вдруг маленьким и жалким.

Как это он раньше не догадался? Его так легко запугать —только прикрикнуть погромче, и на все вопросы давно нашлись бы ответы.

Дверь в будочку тихо притворилась за сотрудниками, и Веникбодро спросил у Данилова:

— Тебе с сахаром?

— Да, если можно.

Кофе был в щербатой белой кружке. На боку коричневые потеки.Данилов мерз, рука болела, в голове от недосыпа как будто толклось битоестекло, поэтому он взял кружку и отхлебнул, несмотря на потеки. Кофе был густойи очень горячий, очевидно сваренный, а не разболтанный из баночного суррогата.В нем было много сахара. Хорошо бы, если бы в нем был коньяк. Подумаешь —полдесятого утра! Сегодня у него очень трудный день.

— Веник, у тебя есть коньяк?

— Что?! Какой коньяк?

— Любой. Лучше, конечно, не подпольного производства.

— Сейчас утро, Данилов, — осторожно сказал Веник. Кажется,теперь он перепугался по-настоящему. Данилов никогда и ничего с ним не пил.

— Ну и что? Есть?

— Где-то был. Сейчас… — Он нагнулся, пошарил в тумбочке,ничего не нашел и перебежал к шкафчику. — Вот, есть. Тебе в стакан налить?

Данилов взял у него из рук бутылку, посмотрел на этикетку иналил себе в кружку — прилично, — отхлебнул и едва сдержался, чтобы не закрытьглаза.

— Ты прямо в перчатках будешь сидеть? — спросил осмелевшийВеник, который никак не мог понять, в чем дело и что такое стряслось сДаниловым.

— Да, — сказал Данилов, — в перчатках. Что ты надумал,Веник?

— Надумал? О… чем я надумал?

— Или ты говоришь мне, где ты был утром в субботу, иливозвращаешь мне деньги, — сказал Данилов и еще отхлебнул, чувствуя, как коньякглушит стеклянный морозный звон у него в голове. — Я тебе предлагал сделку. Тызабыл?

— Нет, — нервно сказал Веник, — не забыл.

Он с размаху сел на стул, пошарив, вытащил из тумбочкистакан, дунул в него и налил себе коньяку.

Выпил тоже с размаху и задышал, приоткрыв жалкий ротик.

— Что ты ко мне привязался, Данилов? — начал он и, кажется,даже шмыгнул носом. — Ну что я сделал? Ты же знаешь, что я деньги тебе вернутьтак быстро не могу, они у меня все в деле!

— В деле! — повторил Данилов. — В каком еще деле?

— Я не могу тебе сказать, где я был, — зашептал Веник,нервно оглядываясь по сторонам, — ну не могу, и все! Тебе все равно, конечно,ты весь чистенький, правильный, скучный, как газон, а у людей… Разные бываютситуации!

«Почему газон? Какой еще газон? Неужели я похож на газон?»

— Ты как в целлофане живешь, ничего тебя не касается, а я… амы…

— Веник, где ты был?

— Ты чистоплюй! — Веник старательно распалял сам себя, чтобыбыло не так страшно и чтобы потом он мог сказать себе, что сделал все, что мог,но пришлось «расколоться». В том, что он «расколется», Данилов не сомневался. —Я тебе ни слова! Ты, твою мать, думаешь, что, если у тебя бабки, ты можешьлюдьми вообще помыкать, да?! Ты меня, блин, в рабство взял этими деньгами, да?!А меня, между прочим, так и не застрелили, и если бы застрелили, то моя смертьбыла бы на тебе, как и Нонкина!! На тебе кровищи, Данилов, как на киллерекаком-нибудь, ты посмотри на себя!..

— Веник.

Кружка сквозь перчатку приятно грела руку, тепло поднималосьвверх, и казалось, что ее дергает не так сильно, как раньше.

— Ну ладно!! Ну и черт с тобой!! Ну и подавись ты!.. На томсвете!.. Ты еще узнаешь!.. Твою мать…

— Веник, хватит. Я все равно ничего не понимаю в цирковыхпредставлениях. Давай говори, и я поеду.

— Хорошо, — воскликнул Веник трагическим голосом, — хрен стобой!

Он упал на стул, со всего маху придвинулся и просвистелДанилову в лицо:

— Я был у бабы.

Такого сюрприза Данилов не ожидал.

— У какой бабы? Веник отвел глаза.

— Аська, зараза… Короче, выгнал я ее. Она ушла. А я к бабепошел.