Итак, какие у него есть варианты? Дома нет, ихдомом теперь стала палата 943 в больнице Святого Петра. Но он не мог выноситьмысли о матери, сидящей там рядом с Рикки.

– Вы с мамой моей говорили? – спросил он.

– Пока нет. Поговорю после слушания.

– Я беспокоюсь о Рикки.

– Ты хочешь, чтобы твоя мама присутствовала наслушании? Ей надо бы быть там.

– Нет. У нее хватит забот и без этого. Мы сэтой путаницей сами разберемся.

Она дотронулась до его колена, ей хотелосьплакать. Кто-то постучал в дверь, и она громко сказала:

– Одну минутку.

– Судья готов, – последовал ответ.

Марк глубоко вздохнул и посмотрел на ее ладоньу себя на коленке.

– А не могу я просто воспользоваться Пятойпоправкой?

– Нет. Ничего не получится, Марк. Я уже обэтом думала. Ведь вопросы будут задаваться не для того, чтобы обвинить тебя вчем-то. Их цель – получить информацию, которая, возможно, у тебя есть.

– Не понимаю.

– Ничего удивительного. Слушай менявнимательно, Марк. Я постараюсь все объяснить. Они хотят знать, что сказал тебеДжером Клиффорд перед смертью. Они будут задавать тебе конкретные вопросы,касающиеся событий непосредственно перед самоубийством. Они спросят тебя,говорил ли тебе Клиффорд что-нибудь о сенаторе Бойетте, и если да, то что. Ниодин из твоих ответов никоим образом не свяжет тебя с убийством сенатораБойетта. Понял? Ты к этому не имеешь никакого отношения. И ты не имеешьникакого отношения к самоубийству Джерома Клиффорда. Ты никаких законов ненарушал, понял? Тебя не подозревают ни в каком преступлении или плохомпоступке. Тебя не могут ни в чем обвинить на основании твоих ответов. Поэтомуты не можешь спрятаться за Пятой поправкой. – Она помолчала, внимательно глядяна него. – Понял?

– Нет. Если я не сделал ничего плохого, топочему меня забирают полицейские и сажают в тюрьму? Почему я сижу здесь,дожидаясь слушания?

– Ты здесь потому, что они думают: ты знаешьчто-то важное, а, как я уже говорила, каждый человек должен помогатьправоохранительным органам в ходе расследования.

– Все равно это глупый закон.

– Возможно. Но сегодня нам его не изменить.

Он наклонился вперед, и стул наконец встал навсе четыре ножки.

– Мне надо кое-что знать, Реджи. Почему бы мнепросто не сказать им, что я ничего не знаю? Почему я не могу сказать, что мы сРоми говорили о самоубийстве, о рае и аде и о всем таком?

– Соврать?

– Да. Все получится, поверьте. Никто не знаетправды, кроме меня и Роми. И вас. Так? И Роми, да благословит Господь его душу,уже ничего не скажет.

– В суде нельзя врать, Марк. – Она произнеслаэто как только могла искренне. Сколько часов она провела без сна, стараясьнайти ответ на этот неизбежный вопрос. Как же ей хотелось сказать: “Да! Именнотак! Соври, Марк, соври!” У нее все болело и руки тряслись, но она была тверда:– Я не могу позволить тебе врать в суде. Ты же будешь под присягой, значит,должен говорить правду.

– Тогда, похоже, зря я вас нанял, верно?

– Я так не думаю.

– Определенно зря. Вы заставляете меняговорить правду, а в этом деле меня из-за правды могут убить. Если бы вас небыло, я бы пошел туда и врал бы без зазрения совести и мы все – я, мама и Рикки– были бы в безопасности.

– Если хочешь, можешь меня уволить. Судназначит другого адвоката.

Он встал, ушел в самый темный угол комнаты изаплакал. Она смотрела на его поникшую голову и опущенные плечи. Марк прикрылглаза тыльной стороной руки и громко рыдал.

Реджи видела такое много раз, но все равно видиспуганного и страдающего ребенка был невыносим. Она тоже не смогла удержатьсяот слез.

Два помощника шерифа провели его в залзаседаний через боковую дверь, чтобы не ходить по основному коридору, гдевсегда болталось много любопытных. Но Слик Мюллер предвидел этот маленькийманевр и наблюдал за ними, спрятавшись за газетой.

Реджи прошла за помощниками шерифа и клиентом.За дверями ждал Клинт. Было уже четверть первого, шум и гам, обычный для судапо делам несовершеннолетних, смолк на время обеда.

Таких залов суда, как этот, Марк никогда невидел по телевизору. Такой маленький! И пустой. Никаких скамеек или стульев длязрителей. Судья сидел за каким-то сооружением на возвышении между двумяфлагами, прямо у стены. В центре комнаты – два стола, за одним из них лицом ксудье сидели несколько мужчин в темных костюмах. Справа от судьи стоялкрошечный столик, за которым пожилая женщина со скучающим видом просматривалабумаги. Она несколько оживилась, когда Марк вошел в комнату. Прямо напротивсудьи сидела наготове роскошная молоденькая стенографистка. На ней былакоротенькая юбка, и ноги ее пользовались несомненным успехом у присутствующих.“Ей вряд ли больше шестнадцати”, – подумал он, направляясь за Реджи к их столу.Последним действующим лицом спектакля был судебный пристав с пистолетом набедре.

Марк сел, чувствуя, что все не сводят с негоглаз. Оба помощника шерифа вышли, и, когда дверь за ними закрылась, судья сновавзял в руки дело и полистал его. Если до этого все ждали мальчика и егоадвоката, то теперь настало время всем ждать судью. Таков уж судебный этикет.

Реджи выудила из портфеля один-единственныйблокнот и принялась делать заметки. В другой руке она держала бумажнуюсалфетку, которой вытирала глаза. Марк смотрел в стол, глаза все еще мокрые. Ноон был полон решимости взять себя в руки и выдержать это испытание. Слишкоммного зрителей.

Финк и Орд не сводили глаз с ног судебнойстенографистки. Юбка кончалась где-то на полдороге между бедром и коленями. Онабыла узкой, и казалось, что она ползет наверх на какую-то долю дюйма каждуюминуту. Треножник, на котором был укреплен магнитофон, она крепко зажалаколенями. Если учесть размеры судебного зала, она находилась от них нарасстоянии меньше десяти футов, а им в данный момент меньше всего нужно было,чтобы их что-то отвлекало. Но они продолжали смотреть. Ну вот! Юбка подняласьеще на четверть дюйма!