– Я полагаю, вы думаете, я такая же ужасная, как все.

Я был настолько поражен, что у меня трубка вывалилась изорта. Это была пенковая трубка, весьма приятного цвета, – и она разбилась.

Я сердито сказал Меган:

– Смотрите, что вы натворили!

Это странное дитя, вместо того чтобы расстроиться,откровенно усмехнулось:

– Я поступаю, как вы.

Ответ ее прозвучал яростно. Можно вообразить, что такответила бы собака, умеющая говорить, – хотя это может оказатьсязаблуждением относительно собак. Мне пришло в голову, что Меган, несмотря насвое сходство с лошадью, имеет собачий характер. И уж конечно, она была невполне человеком.

– Что вы сказали перед тем, как она разбилась? –спросил я, тщательно собирая осколки заветной трубки.

– Я сказала, что полагаю – вы считаете меняужасной, – повторила Меган, но уже совсем другим тоном.

– Почему бы я должен так считать?

Меган серьезно объяснила:

– Потому что я ужасная.

Я резко сказал:

– Не будьте дурочкой.

Меган тряхнула головой:

– Все точно. Я не дурочка. Хотя многие так обо мнедумают. Они не знают, что я прекрасно понимаю, чего они хотят, и что япостоянно ненавижу их.

– Ненавидите их?

– Да, – отрезала Меган.

Ее глаза – недетские грустные глаза – смотрели на меняпристально, не мигая. Это был долгий, внимательный взгляд.

– Вы бы тоже ненавидели людей, если бы были похожи наменя, – сказала она. – Если бы вы были нежеланны.

– Вам не кажется, что вы слегка нездоровы? –спросил я.

– Да, – сказала Меган. – Это самое говорятвсе, когда слышат правду. А это правда. Меня не хотят видеть в доме, и японимаю почему. Мамуля ничуть не любит меня. Я думаю, я напоминаю ей отца, а онбыл жесток с ней, ужасно жесток, судя по тому, что я слышала. Только матери немогут сказать, что им не нужны их дети, и сбежать от них. Или съесть их. Кошкиведь съедают тех котят, которых не любят. Мне кажется, это благоразумно. Нипустой траты времени, ни неприятностей. А вот человеческие матери не оставляютсвоих детей, даже присматривают за ними. Пока я жила в школе, все было не такуж плохо, но вы же видите, что мамуле хотелось бы остаться с моим приемнымотцом и мальчиками.

Я медленно произнес:

– Мне все же кажется, что вы нездоровы, Меган, но еслидопустить, что кое-что из того, что вы говорите, – правда, то почему вы неуедете и не начнете жить самостоятельно?

Она улыбнулась мне странно, не по-детски.

– Вы хотите сказать, заняться делом? Зарабатывать нажизнь?

– Да.

– Чем?

– Я полагаю, вы могли бы чему-нибудь научиться.Стенографии, машинописи, книжной торговле…

– Не уверена, что могу. Я мало понимаю в делах. Зато…

– Ну?

Она перед этим отвернулась от меня, а сейчас медленноповернула голову. Ее лицо покраснело, на глазах были слезы. И когда оназаговорила, детство вновь звучало в ее голосе:

– Почему я не уезжаю? Или хотя бы не попытаюсь этосделать? Они меня не хотят, но я останусь. Я останусь, и пусть они об этомпожалеют. Пусть они все об этом пожалеют! Ненавистные свиньи! Я ненавижу всех вЛимстоке! Они все думают, что я глупая и безобразная. Я им покажу! Я им покажу!Я…

Это был детский, необычайно трогательный гнев.

Я услышал шаги по гравию за углом дома.

– Быстро! – свирепо рявкнул я. – Бегите в домчерез гостиную! Пойдите в ванную. Умойтесь. Быстро!

Она неловко вскочила на ноги и мгновенно забралась в домчерез окно, пока Джоанна огибала угол.

Я сказал ей, что к обеду пришла Меган.

– Хорошо, – кивнула Джоанна. – Мне нравитсяМеган, хотя я все-таки думаю, что она немножко слабоумная. Ребенок,подброшенный на порог феями. Но она интересная.

Похоже, я до сих пор не уделил внимания преподобномуДан-Кэлтропу и миссис Дан-Кэлтроп.

А ведь оба они, викарий и его жена, были оригинальнымиперсонами. Дан-Кэлтроп, наверное, был самым далеким от жизни человеком, какогоя когда-либо знал. Его существование заключалось в его книгах и ученых штудиях.Его жена, напротив, отличалась тем, что всегда все знала. Хотя она редко даваласоветы и никогда ни во что не вмешивалась, она все же взывала к совести жителейдеревни, словно олицетворяя самого Господа.

Миссис Дан-Кэлтроп остановила меня на Верхней улице надругой день после того, как Меган приходила к обеду. Я, как обычно, изумился –потому что миссис Дан-Кэлтроп двигалась так, словно она не гуляла, а гналась закем-то, и оттого приобретала потрясающее сходство с борзой; а поскольку еевзгляд был постоянно сосредоточен на горизонте, вы были уверены, что ее цельнаходится в полутора милях отсюда.

– О! – сказала она. – Мистер Бартон!

Она произнесла это немного торжествующе, тоном человека,разрешившего особо хитрую загадку. Я подтвердил, что я действительно мистерБартон, и миссис Дан-Кэлтроп, оставив в покое горизонт, попыталасьсосредоточить свое внимание на мне.

– Для чего, – спросила она, – я хотела васувидеть?

Я ничем не мог ей помочь. Она стояла, хмуря брови, пребываяв глубоком замешательстве.

– Что-то очень гадкое, – сказала она.

– Прошу меня извинить за это, – пораженный, сказаля.

– А! – вскрикнула миссис Дан-Кэлтроп. – Анонимныеписьма! Что за историю с анонимными письмами вы привезли к нам?

– Я не привозил ее, – возразил я. – Это здесьуже было.

– Никто ничего подобного не получал, пока вы неприехали, – сказала миссис Дан-Кэлтроп обвиняюще.

– Письма приходили и до нас, миссис Дан-Кэлтроп. Этотужас начался давно.

– О боже! – сказала миссис Дан-Кэлтроп. – Мнеэто не нравится.

Она помолчала, и ее взгляд вновь убежал вдаль. Потом онасообщила:

– Я не могу избавиться от чувства, что это нечто дурное.Мы не такие здесь. Зависть, конечно, и злоба, и мелкие стычки с давнихпор, – но я не думала, что есть некто, способный на такое. Да, никогда недумала. И это огорчает меня, видите ли, потому что я должна была бы знать.

Ее прекрасные глаза вернулись с горизонта и нашли меня. Вовзгляде было беспокойство и искреннее замешательство.