Мистер Доррит, не теряя времени, адресовался квдовцу за выяснением этого деликатного обстоятельства и, узнав, что последнийимел обыкновение вносить на имя миссис Дженерал триста фунтов в год, вычислилбез особого труда, что ему придется вносить четыреста. Но миссис Дженерал быласродни тем предметам с блестящей поверхностью, на которые взглянешь — и кажется,что они стоят любых денег, а потому мистер Доррит тут же формально просил еепозволения отныне считать ее членом своей семьи. Позволение было милостиводано, и миссис Дженерал перекочевала на новое место.

Наружность миссис Дженерал, включая ее юбки,игравшие тут не последнюю роль, производила внушительное впечатление: всегобыло много, все шуршало, все казалось массивным и величественным. Держалась онавсегда прямо, твердой рукой натягивая бразды Приличий. Она могла бы поднятьсяна вершину Альп и спуститься в недра Геркуланума — что и делала не раз, — неизмяв ни единой складочки платья, не переколов ни единой булавки. Если ее лицои волосы казались присыпанными мукой, словно она жила на какой-то сверхаристократическоймельнице, то дело было не в пудре и не в седине, а скорей в ее известковойприроде. Если ее глаза смотрели без всякого выражения, то это потому, что,должно быть, им нечего было выражать. Если на лбу у нее почти не было морщин,то это потому что его никогда не бороздил отпечаток какой-либо мысли. Холодная,восковая, потухшая женщина — которая, впрочем, никогда не светила и не грела.

У миссис Дженерал не было собственных мнений.Ее метод шлифования ума заключался в том, чтобы уничтожать способность ксобственным мнениям. В голове у нее было устроено нечто вроде замкнутойжелезнодорожной колеи, по которой кружили маленькие поезда чужих мнений,никогда не сталкиваясь и никогда друг друга не перегоняя. При всей своейприверженности к приличиям она не могла бы отрицать, что не все так уж приличнов этом мире; но у миссис Дженерал был свой способ отделываться от непорядков;она поворачивалась к ним спиной и делала вид, что их нет. Это входило в еесистему шлифования ума — все затруднительное затолкать подальше в ящик,запереть на ключ и сказать, что этого не существует. Самый легкий выход ибезусловно самый удобный.

В разговоре с миссис Дженерал нужно былоизбегать всего, что могло ее шокировать. Несчастья, горести, преступления — всеэто были запретные темы. Страсть должна была замирать в присутствии миссисДженерал, а кровь — превращаться в воду. А то, что за вычетом всего упомянутогоеще оставалось в мире, миссис Дженерал почитала своей обязанностью покрыватьгустым слоем лака. Обмакнув самую маленькую кисточку в самую большую банку, онапокрывала лаком поверхность каждого предмета, который предлагала вниманию своихвоспитанниц. Чем больше трещин было на этом предмете, тем усерднее миссисДженерал его лакировала.

Лак был в голосе миссис Дженерал, лак был вкаждом ее прикосновении, лак источала, казалось, вся ее особа. Даже сны ейснились лакированные — если только она видела сны, покоясь в объятиях святогоБернара, под его гостеприимной кровлей, укрытой пушистым снегом.

Яркое утреннее солнце слепило глаза, вьюгаутихла, туман рассеялся, и в горном воздухе, теперь легком и чистом, дышалосьтак свободно, словно наступила совсем другая, новая жизнь. В довершение иллюзиитвердая почва под ногами как будто растворилась, и гора, сверкающеенагромождение белых глыб и круч, казалось, парила между лазурным небом иземлей, точно гигантское облако.

От ворот монастыря тоненькой ниточкой виласьвниз по склону тропка, то и дело обрываясь в снегу, и небольшие пятнышки,черневшие там и сям, словно узелки на нитке, указывали места, где трудилисьмонахи, расчищавшие путь. Снег у входа уже снова подтаивал, истоптанныймножеством ног. Из конюшни выводили мулов, привязывали к кольцам, ввинченным встену, и снаряжали в дорогу: надевали сбрую с колокольчиками, прилаживаливьюки; звенели, разносясь далеко кругом, голоса погонщиков и верховых. Кое-кто,встав спозаранку, уже тронулся в путь; на плато за небольшим озером, синевшим устен монастыря, и вдоль склона, по которому накануне поднимались наши путешественники,двигались фигурки людей и животных, казавшиеся крохотными среди необъятногоснежного простора, и мелодичная перекличка голосов и колокольчиков затихалавдали.

В комнате, где путешественники ужиналинакануне, уже весело потрескивал огонь, разведенный поверх вчерашнего пепла, иего отблески озаряли скромный завтрак, состоявший из хлеба, масла и молока.Озаряли они и дорритовского курьера, который приготовлял для своих господ чай изакуску, пользуясь провизией, захваченной в дорогу вместе с припасами дляпропитания громоздкой свиты. Мистер Гоуэн и Бландуа из Парижа уже позавтракалии прогуливались у озера, куря сигары.

— Ага, его фамилия Гоуэн, — проворчал Тип, онже Эдвард Доррит, эсквайр, листая книгу записи проезжающих, покуда все семействорассаживалось за столом. — Ну, так этот Гоуэн — ничтожный фат, если угоднознать мое мнение! Я бы его проучил, да только руки пачкать не хочется. Исчастье его, что мне этого не хочется. Как его жена, Эми? Ты ведь, наверно,знаешь. Без тебя в таких делах не обходится.

— Ей лучше, Эдвард. Но они не едут сегодня.

— Не едут сегодня? Ну, везет этому субъекту, —сказал Тип. — Он бы от меня так дешево не отделался.

— Решили, что ей сегодня не стоит трястись вседле и лучше, если она денек полежит в постели и отдохнет.

— Правильно решили. Но ты говоришь так, какбудто ухаживала за ней. Уж не взялась ли ты (ничего, миссис Дженерал здесь нет)— уж не взялась ли ты за старое, Эми?

Задавая этот вопрос, он лукаво скосил глаза наотца и мисс Фанни.

— Я только заходила узнать, не могу ли ячем-нибудь помочь, Тип, — отвечала Крошка Доррит.

— Тебя ведь просили не называть меня Типом,Эми, — сказал молодой человек, недовольно нахмурясь, — никак ты не отстанешь отэтой привычки.

— Я, право, не нарочно, Эдвард, милый. Язабыла. Ведь прежде мы всегда тебя так звали, вот это имя и сорвалось у меня сязыка само собой.

— Да, да, конечно! — вмешалась мисс Фанни. —Прежде и всегда и само собой — опять старая песня! Все это вздор, сударыня! Яотлично знаю, отчего вы принимаете такое участие в этой миссис Гоуэн. Меня необманешь.

— Я и не хочу обманывать тебя, Фанни. Несердись.

— Легко сказать не сердись! — вскричаластаршая сестра, передернув плечами. — Да у меня просто терпения не хватает!(Это вполне соответствовало истине.)

— Фанни, душа моя, — откликнулся мистерДоррит, округляя брови. — Что ты хочешь сказать? Объяснись, прошу тебя.