– Да, слушаю?

– Дед… – выдохнула Нина, и его голоссразу сел, стал хриплым:

– Ты?! Где ты?

– В лесу, – честно ответила она.

– Что такое? В чем дело? На кухне горитсвет, окно настежь. Антон за тобой приехал и ты к нему лезла в окно? А чтоделать с Лапкой?

– Пусть она пока побудет у тебя, –сквозь зубы, чтобы не заплакать от внезапно проснувшейся тоски, выдавила Нина.

– Пока – это сколько? – спросил дед.

– Не знаю…

– Нина, что случилось? – Голос КонстантинаСергеевича стал строже.

– Погиб Гоша Замятин.

Да, может быть, из всего случившегося за этуненормальную ночь гибель Гоши Замятина и была самым важным событием. Во всякомслучае, в ней был хоть какой-то смысл. А вот во всем остальном…

– Ка-ак? – выдохнул дед. –Машиной сбило?

– Его застрелили.

– Кто? Ты видела? Кто это сделал?

Нина промолчала. Сейчас ей придется предатьчеловека, который пожертвовал жизнью ради ее спасения. Нет, нельзя, нельзяже!.. Нельзя. Но придется, иначе никогда ничего не узнать и не понять во всемэтом кошмаре. Утешает одно: в том счете, который Нина скоро предъявит убийцам –истинным убийцам, тем, кто направлял Жеку и Киселя, – первым будет стоятьимя Гоши Замятина.

– Нина, алло? Что же ты молчишь? Кто внего стрелял?

– Не знаю. Я видела только его труп удороги.

– Царство небесное, – шепнулКонстантин Сергеевич. – Земля ему пухом.

– Да.

Господи, как хотелось сказать ему все! Нонельзя, невозможно, он не поверит. Она и сама до сих пор не верит, если честно.

– Дед, послушай, – устало произнеслаНина. – Ты можешь мне помочь?

– А я что делаю? – отозвался онсердито.

– Ни-ко-му – ты понимаешь? – ниодной живой душе не говори, что я тебе звонила ночью. Для всех, для милиции идля всех остальных, версия такая: ты ночью встал, а меня нет. Очевидно, поехаладомой, не дожидаясь Антона, как и собиралась.

– А ты собиралась? – осторожнопоинтересовался Константин Сергеевич.

– Еще как.

– А, ну да, – неуверенно вымолвилон. – И Антону ничего не говорить? И… Инне?

– Им – в первую очередь. Ни за что. Нипод каким видом. Что бы тебе про меня ни врали: я исчезла, сошла с ума, вообщеумерла, – ни-че-го не говори никому!

Тяжелый вздох деда больно отозвался в еесердце, но спорить он не стал – только проворчал:

– Лапти подковырки не стоят, но если тытак хочешь – ладно.

– Дедуль, – шепнула Нина, с трудомунимая трясущиеся губы, – я тебя очень люблю.

– Взаимно! – буркнул он в ответ.

– А что такое подковырка?

– Это именно то, что ты пытаешьсяпроделать, – сухо объяснил Константин Сергеевич. – Поясок, вплетенныйв лапти для красоты. Иногда он бывает дороже самой работы, понимаешь?

– Угу. И все-таки сделай, как я прошу,хорошо?

– Сказал уже – все сделаю. Но с Лапкой-токак быть? Только не начинай снова плакать, я тебя умоляю!

Да она уже давно плачет, дед просто незамечал!

– Думаю, Антон сейчас не будет еезабирать, – прокашлявшись, выговорила Нина. – Ему будет не до нее, аИнна девочку вообще с трудом терпит, ты же знаешь. Скажи Лапке, что я скоровернусь. Что я…

– Нина, пожалуйста, не плачь. Хорошомедведя в окно дразнить, знаешь ли. Может быть, лучше вообще ничего делать ненадо?

– Может быть. Только не я это начала, немне и заканчивать. Понимаешь?

– Нет.

– Я тоже пока не понимаю… Вот что. СкажиЛапке, что я уехала в Москву покупать ей собачку.

– Кого?!

– Бассет-хаунда. Мы видели в «Из рук вруки» объявление: там какие-то папа-мама свой род ведут чуть ли не от древнихримлян. И такие обалденные у них щенки! Лапка целый месяц канючила. Скажи, чтоя поехала покупать щенка, но могу задержаться, потому что за ними большаяочередь.

– И насколько большая? – осторожноспросил Константин Сергеевич.

– Не знаю…

– Нина!

– Там осталась моя сумка, в ней кучаденег.

– Да я, чай, не бедствую. А ты-то не безкопейки?

Нина с кривой усмешкой пошуршала в карманебумажками.

– Не переживай, я тоже не бедствую. Ну,все. Береги себя.

– Ты тоже себя береги!

Нина выключила телефон и сунула его в карман.Какое-то время она шла вперед, ничего не видя от слез, потом сердито вытерлаих, устав спотыкаться, и обнаружила, что лес уже кончился, она стоит наперекрестке проселочных дорог.

Где-то впереди деревня, но сейчас ее неразглядеть в сгустившейся тьме. Словно по чьей-то злой воле вдруг затянулонебо, лишь краешек луны бросает бледный отсвет на тучи.

Перекресток… проклятое место! Раньше егоназывали кресты, росстани. Этот ветер, что вьется вокруг и воет, вполне можетоказаться встречником – вихрем, в котором поселилась нечистая сила. Бросишь нож– он окрасится кровью…

Нина закинула голову. Как мечутся тучи! Там, внебесах, встретились два встречных вихревых потока, которые сражаются межсобой, то окутывая луну плотным, непроницаемым покрывалом, будто в мешок еепрячут подобно гоголевскому черту, то выпускают на волю, и она замирает –беззащитная, безумная, перепуганная…

Не так ли и сама Нина мечется по жизнибеззащитной, ничего не понимающей игрушкой людей, чьи души черны, как эта ночь?

Зажмурилась – порывом ветра так хлестнуло поглазам, что высекло слезы. Ох, как заревело, зашумело вокруг! Налетел настоящийсмерч. Ее тянуло, дергало во все стороны, вздыбило волосы, ледяные пальцы лезлипод одежду. Шатаясь, с трудом удерживаясь на ногах, почти теряя сознание отстраха, Нина сунула руку в карман, нащупала нож и, раскрыв его, неуклюже, незамахиваясь, швырнула куда-то.

Согнулась, закрыла лицо руками, чувствуя, чтоеще мгновение – и не устоит на ногах, упадет и будет увлечена этой бурейнезаслуженного зла и необъяснимой ненависти в никуда, может быть, в смерть…