– Война?! – восторженно вскричал Серебро. Гостьотрицательно покачал головой.

– Стройки? Плотины?

Гость опять покачал головой с мимолетной улыбкой.

– Неужели революция?

Гость взялся руками за голову: девки вокруг него визжали,как целый взвод египетских солдат на берегу Суэцкого канала.

– Пресс-папье? – закричал Хвастищев в контуженноеухо.

Гость глянул снизу таким тяжелым взглядом, что скульпторсразу догадался – попал в точку!

– Девки, прекратите «веер»! Принесите кофе,проститутки!

Несколько секунд гость сидел в каменном молчании, потомразомкнул уста:

– Вы пригласили меня на сеанс скульптурного портрета, ичто я нахожу? Полураздетых людей, свистящих мне в уши? Ну, знаете…

– Действительно, безобразие, – сказал Серебро имгновенно «слинял» за спину ящера.

– Я вас пригласил? – тихо спросил Хвастищев.

– Может быть, мне уехать?

– Когда я вас приглашал? Давно ли?

– Может быть, вы нездоровы, Радий Аполлинариевич?

– Одну минутку! Вейт а минут, сэр! – Хвастищевринулся за «Смирение», чтобы перевести дух, по дороге прихватил за попку своеготатарчонка и шепнул ей: – Узнай его имя!

Скрывшись, он привалился к каменной глыбе и закрыл глаза.

– Что за бред? – спросил Игорь. – Тыдействительно пригласил его позировать?

– Возможно, – пробормотал Хвастищев. – Тызнаешь, я тут гудел целую неделю, мало ли я мог сделать приглашений… но этогобеса не помню… кажется, вообще с бесами не общался, но кто знает… он мнекого-то напоминает, а вспомнить не могу… черт знает, наверное, я его пригласил…

– Будешь лепить? – Игорь заглянул в «сквознуюдуховную артерию». – Кларка уже сидит у него на коленях. Она завелась. Ещеминута, и прострочит старика, как дрель.

– Кларка! – позвал Хвастищев.

Она прибежала, приплясывая и кривляясь.

– Лыгер! Вообразите, вот смешная фамилия – Лыгер! БорисЕвдокимович!

Хвастищев скривился, как от приступа тошноты.

– Идите вместе с Тамаркой наверх, и чтоб духу вашегоздесь не было!

Его вдруг охватило глухое уныние, тоска, трясучка. Вся этаобстановка: шутовское кривляние, бесштанные девки, зловещий утренний юмор ипузырьки филогенеза… – все это расшатывало, размочаливало его и без того слабыйщит, высвистывало из щелей его схиму, хулиганским безудержным зовом тянулоназад, в канавы, в грязные московские кабаки, в обтруханные постели, впрокисшее пиво, в безумие фальшивой алкогольной свободы. Ну нет, я устою! Ядолжен свалять нечто, Нечто Большое, я должен рассказать о своей мечте, ядолжен служить Богу, Матери-Европе и волжским холмам! Мир в тишине. Ночноесокровенное служение материалу – камню, глине, металлу… Однако, если сейчасвырвать из рук друга бутылку и опорожнить ее наполовину, не нужно будет ждатьсвятых минут – мир сразу изменится, все засверкает, озноб восторга продеретменя от макушки до пят!

– Если не хочешь его лепить, давай я сваляю, –сказал Серебро. Отличный представитель эпохи парнокопытных.

Игорь был автором знаменитой галереи портретов подлаконичным названием «Отцы». Это были портреты отечественной аристократии:доярка, металлург, партработник, хлопковод, генерал, писатель… Никакогогротеска, иронии, никакой вроде бы «подъебки», идеальная бронза, фотографическиточные портреты, придраться невозможно, но, когда галерея выстраивалась наочередной тематической выставке, люди, знающие Серебро, а таких по Москве былонемало, хихикали в рукава и перемигивались – вот, мол, паноптикум, вот, мол,воткнул им Серебро, пусть на себя посмотрят… Между тем «они» смотрели, и «им»нравилось. Развивается спорный талант, говорили «они», развивается в правильномнаправлении. Игореша на этом деле, между прочим, схлопотал себе «Государыню»,то есть Государственную премию, бывшую Сталинскую.

Хвастищев заглянул в «сквозную духовную артерию». БорисЕвдокимович Лыгер после исчезновения жутких «комсомолок» вообразил себя водиночестве: нервно зевнул и, оглянувшись, быстрым вороватым движением поправилво рту челюсть, а потом уже спокойно извлек из-под орденов расческу и причесалсвои небольшие, но вполне еще реальные волосы.

Узкий просвет «сквозной духовной артерии» как будто быприближал Лыгера к Хвастищеву. Скульптор смотрел на лицо старика, на обвисшиемешочки кожи, на склеротических паучков, на редкие еще пятнышки старческойпигментации, на пучочки седых волос, торчащие из ушей и из носа. Он слышалсвистящее дыхание и думал о том, что воздух уже царапает оболочки усталыхбронхов. Он вдруг преисполнился к своему визитеру теплым, чуть ли не щемящимчувством.

Нечего искать в каждом пожилом человеке того чекистскоговыродка. Прежде всего, перед тобой старик. Старая человеческая плоть, а плоть,по мнению Бердяева, не является материей, а суть форма, сосуд. Жалость имилость должно вызывать человеческое мясо, все эти соединительные ткани, жилы,хрящи, косточки, лимфа – о лимфа! – кровь, роговидные образования, все,что так быстро стареет и разрушается. Это отец твой, а не палач. Вылепи егосвоим отцом. Вылепи его существом, вылезающим из кокона орденов, медалей ижетонов. Вылепи ему большие глаза и вставь в них голубые каменья! А внизувылепи огромные ордена со всеми складками их знамен, с оружием, зубцамишестеренок, солнечными лучами и письменами. Вылепи его человеческую слабуюкожу!

– Раз уж пригласил, так придется лепить, – сказалХвастищев другу.

– Ну и правильно! – одобрил Серебро. –Временные компромиссы необходимы.

Сказав это, друг ушел из мастерской. Просто так, взял иушел, ничего не попросив, ничего не предложив! Каково? Значит, просто такзавалился старикашка Серебро, узнать, чем дышит старичок Хвастищев,пофилософствовать, кирнуть? Быть может, возраст все же делает свое дело ивместе с проплешинами и серебряными искорками, вместе с разными «звоночками»,появляется и у их хамоватого поколения вкус к истинной дружбе?

– Сейчас, Борис Евдокимович, начнем работу! Хвастищев снеслыханной бодростью выскочил из своего убежища.