Двери мастерской открывались без проволочек прямо на улицу.Они распахнулись, и Хвастищев увидел в ярком солнечном четырехугольнике своеговерного мотокентавра, сержанта Ваню.

– Здорово, Радик, – просипел он. – К тебекакой-то бес приехал.

– Вижу, вижу, Ваня, – кивнул скульптор. –Номер-то чей?

– Исполкомовский. – Ваня по-блатному козырнул ипоспешил отчалить.

Почему московская милиция и шоферня называют пассажировчерных «Чаек» «бесами»? Ведь не по Достоевскому же, в самом деле. Некоторыезнатоки народного юмора, вроде писателя Пантелея, полагают, что тактрансформировалось на отечественный лад американское слово «босс». Боссы едут,бесы едут – какая разница?

Хвастищев вообще-то был сильно раздосадован: неожиданныйвизитер прервал беседу с другом, их интересные и важные воспоминания. Они редковиделись, Хвастищев и Серебро.

Старый друг Игореша – вдохновенный и порывистый пройдоха,артистическая натура, то бурный, восторженный, то сама ирония, то смелый, тотрусливый – за ним не уследишь. Он любимец Москвы, от него все чего-то ждут, ноон неуловим и всегда делает не то, чего от него ждут, всегда и

всем он навязывает свою собственную игру. Хвастищеву ни разуне удавалось застать Серебро дома, или дозвониться ему, или где-нибудь егопоймать. И наоборот: Серебро всегда дозванивался до Хвастищева и всегдазаставал его дома или в мастерской, когда тот ему был нужен.

А Хвастищев часто был Игореше нужен. То он приводил к немуиностранцев и демонстрировал свободное русское искусство «the underground», токакую-нибудь девку, чтобы ошеломить, подорвать волю к сопротивлению, то онприглашал Радика на свой вернисаж и дальше на всякие блядские похождения, товтягивал в какую-нибудь общественную акцию, после которой Хвастищевуприходилось несколько лет месить глину у Томского или Вучетича, чтобы несдохнуть с голоду.

Хвастищев иногда злился: что же эта сука использует меня,как хочет, обращается, как с игрушкой? Потом он думал: для Игореши весь мир –игрушечное царство, он сам ребенок и игрушка для самого себя, он искренний инелепый и, уж во всяком случае, вдохновенный, честный, талантливый,когда-нибудь он изменится, я его люблю и жду от него больших дел. Ведь все-такимы вместе наступали во время нашего маленького штурм-унд-дранга, и вместеполучали по рогам и вместе зализывали раны в наших берлогах конца шестидесятыхгодов. Во всяком случае, мы друзья.

Сегодня Серебро просто растрогал Хвастищева: явился безовсякого дела, просто потрепаться, с бутылкой «Джони Уокера» в кармане,огорчился, узнав, что друг в «глухой завязке», а потом забрался в свою любимуюмраморную ямку среди первичных половых символов «Смирения», и они обапогрузились в странные свои, очаровательные воспоминания. И вот вдруг приехалбес.

В солнечном квадрате распахнутой двери появился черныйизъян, похожий на мишень для стрельбы. Он шагнул внутрь мастерской и оказалсястарым дородным человеком в своеобразной униформе, то есть в дорогом, плохосшитом костюме, белой сорочке и галстуке.

– Здравствуйте, – сказал он, почему-то выговориввсе буквы этого трудного слова. – Здесь проживает скульптор РадийАполлинариевич Хвастищев?

Сердце Хвастищева заколотилось, сосудики заиграли, неясныеотрицательные эмоции, как болотные пузырьки, всколыхнули подернутуютранквилизаторами поверхность. Холодная и густая, как желатин, кровь мезозоя,ужасы Тридцатилетней войны, вошь, эвакуация, очередь в тюрьму, очередь насаносмотр, венозные пузыри… Взяв себя в руки, он перепрыгнул через хвост«Смирения», подтянул джинсы и солидно прокарабасил:

– Здравствуйте. Скульптор – это я.

Кисти рук сплелись в пожатии, и визитер, не размыкая оного,огляделся, прошелся взглядом по всей мастерской с благосклонной насмешливостью.

– Прелюбопытнейшая обстановка!

Седой ежик с легкой волнишкой. Низкий, но выпуклый лоб.Слоновья носогубная складка. Нос огурчиком. Зоб пеликана. Три этажа орденов,кружков разных достоинств, на левой груди, солидной, как Халхин-Гол. И праваягрудь в россыпи мелких жетонов и эмблем, похожая на становище Золотой Орды. Некрасавец, но держится с достоинством.

– А вы владеете мастерством реалистического портрета,товарищ Хвастищев?

– Простите, с кем имею честь и по какому поводу имеюудовольствие? – спросил Хвастищев, совсем уже придя в себя и говоря сдолжным спокойствием и слегка прикрытой иронией, словом, как полагается«левому» артисту.

В это время хлопнула дверца на антресолях, и Кларказапищала, как всегда, кстати:

– Радик, к тебе какой-то бес на «Чайке» приехал!

На лестницу выскочили, потирая заспанные мордашки, обенеудавшиеся монахини, Кларка и Тамарка, разумеется, обе без штанов – одна вколготках, другая в кружевных подлых трусиках.

– Это… это… это как же понять? – У гостяотвалилась челюсть.

Хвастищев смутился.

– Это мои ученицы. Племянницы и ученицы. КомсомолкиТамара и Клара.

Обе блядищи, ничуть не растерявшись, спустились и приселиперед гостем в глубоком реверансе. Тут же из-за непристойных выступовмраморного чудовища выскочил и провернулся волчком стройный, ладный, огнеглазыйИгореша Серебро, с бутылкой в одной руке и копченым окунем в другой.

– Представьте и меня, маэстро!

– А это мой подмастерье по глине, – кашлянулХвастищев. – Передан органами милиции для перевоспитания. Игорек, стул длягостя! Клара, кофе! Тамара, улыбку! «Веер»? Нет, ни в коем случае, запрещаю!Глубокоуважаемый товарищ, мы вас слушаем!

Гость крепко и прямо уселся на стуле и посмотрел наХвастищева с вопросом. Тот изобразил всем телом еще больший вопрос, близкий кмольбе.

– Так вот, товарищ Хвастищев, я навел справки о вашемтворчестве, взвесил все «за» и «против» и принял положительное решение.

– Ура! – завопили девки. – Нам оставят лавку!Не отберут! Не выгонят! Бес – спаситель!

Хвастищев был даже немного растроган таким искреннимпроявлением женской любви и даже не прикрикнул на девок, когда Кларка взяласьза танец живота, а Тамарка и в самом деле попыталась показать гостю «веер».Растроганный, он взял свирель и насвистел гостю в ухо несколько тактовстаринного менуэта. «Подмастерье», тем временем крутился вокруг швабры, словноиспанский жиголо. Улучив момент, он шепнул Хвастищеву: «Назревает скандал!»

– О-ой-е-ей! – простонал гость. – Уймитеваших племянниц, Радий Аполлинариевич! И не свистите, пожалуйста, мне в ухо,оно все равно не слышит. Контужено.