В коридоре Бернарда безутешно рыдала и кричала, что стоитвстретить хорошего мужчину, вмешивается Бог и просто выдергивает его из рук.Дон Густаво Барсело увел ее на кухню и так накачал бедняжку бренди, что онаедва держалась на ногах. Когда речь бедной горничной стала совсемнеразборчивой, он налил себе и залпом выпил.

— Извините, — начал я. — Я не знал, кудаидти…

— He переживай, ты все правильно сделал. Солдевила —лучший травматолог в Барселоне, — ответил он, как будто ни к комуконкретно не обращаясь.

— Спасибо, — пробормотал я.

Барсело вздохнул и налил мне добрую порцию бренди. Яотказался, стакан перешел в руки Бернарды, и в одно мгновение от бренди ничегоне осталось.

— Иди-ка прими душ и переоденься в чистое, —сказал Барсело. — Если ты явишься домой в таком виде, перепугаешь отца досмерти.

— Не надо, со мной все в порядке.

— Тогда прекрати дрожать. Давай, иди, в моей ваннойесть горячая вода, дорогу ты знаешь. А я пока позвоню твоему отцу и скажу… Непредставляю, что я ему скажу. Ладно, что-нибудь придумаю.

Я кивнул.

— Это все еще твой дом, Даниель, — произнесБарсело мне вслед. — Здесь по тебе скучают.

Ванную Густаво Барсело я нашел, а вот выключатель — не смог,и решил мыться в потемках. Сбросив заляпанную грязью и кровью одежду, я залез вроскошную ванну. Через огромное окно с внутреннего двора лился неясныйжемчужный полумрак, который едва обрисовывал контуры предметов и узор,выложенный кафельной плиткой на полу и стенах. Вода обжигала и лилась с такимнапором, что по сравнению с нашей скромной ванной на улице Санта-Ана здесь ячувствовал себя как в роскошном отеле, хоть и не был в таких никогда. Я замерпод горячими струями в клубах пара.

Эхо ударов, падавших на Фермина, все еще отдавалось у меня вушах. Я не мог забыть ни слов Фумеро, ни лица того полицейского, который менядержал, возможно, для того, чтобы уберечь от побоев. Вода становилась всехолоднее, наверное, запас кипятка в водонагревателе гостеприимного хозяинаиссяк. Я дождался последних капель и закрыл кран, пар поднимался от моей кожи,как шелковые нити. Через занавеску я вдруг заметил неподвижный силуэт в дверях,невидящие глаза сверкали, как у кошки.

— Выходи, Даниель, не бойся. При всей моейиспорченности, видеть тебя я все равно не в состоянии.

— Здравствуй, Клара.

Она протянула в мою сторону чистое полотенце, я взял изавернулся в него с тщательностью школьницы. Даже в темноте, наполненной паром,я видел, как Клара улыбается, догадываясь о том, что я делаю.

— Я не слышал, как ты вошла.

— Я не постучалась. Почему ты моешься в потемках?

— А откуда ты знаешь, что свет не горит?

— Лампочка не жужжит, — сказала она. — Тыисчез и даже не зашел проститься.

«Зайти-то я зашел, — подумал я, — только ты былаочень занята». Слова замерли на губах, горечь и обида вдруг показалисьсмешными.

— Да, ты права. Извини.

Я вышел из душа и встал на мохнатый коврик. Капельки водысияли серебром, свет из окна набрасывал белую вуаль на лицо Клары. Она осталасьтакой же, как я ее помнил. Четыре года, кажется, прошли для меня почти даром.

— Голос у тебя изменился, — сказала она. — Аты сам тоже изменился, Даниель?

— Я такой же глупец, как раньше, если тебя этоинтересует.

«Но вдобавок к тому еще и трус», — добавил я про себя.С той же бепомощной улыбкой, от которой даже в полумраке становилось больно,она, как десять лет тому назад, в Атенее, протянула руку, и я сразу все понял.Я поднес ее руку к своему мокрому лицу и почувствовал, как ее пальцы вновьзнакомятся со мной, пока губы рисовали в тишине слова:

— Я никогда не хотела причинить тебе боль, Даниель.Прости меня.

Я взял ее руку и поцеловал ее в темноте.

— Это ты меня прости.

Наметившаяся было мелодрама рассыпалась в прах, едва вдверях появилась Бернарда. Хоть она и была пьяна, но заметила, что я безодежды, весь мокрый, в темной комнате подношу к губам руку Клары.

— Господи боже мой, сеньорито Даниель, как вам нестыдно! Иисус и святые угодники! Есть же люди, которых собственный горький опытне учит!

Бернарда в растерянности отпрянула от меня, и мне оставалосьнадеяться только на то, что, когда действие коньячных паров схлынет, увиденноепокажется Бернарде сном. Клара отступила на несколько шагов и протянула мнестопку одежды, которую принесла под мышкой.

— Надень, это дядин костюм, времен его молодости. Дядяговорит, что ты здорово вырос, и теперь он тебе подойдет. Одевайся, я ухожу.Мне не следовало входить без стука.

Я взял одежду: белье, теплое и приятно пахнущее, розовуюхлопчатобумажную рубашку, носки, жилет, брюки и пиджак. Зеркало отразилотипичного коммивояжера, только что без его неизменного оружия — улыбки.

На кухне я застал доктора Солдевила, который на секундувыглянул, чтобы рассказать собравшимся о самочувствии Фермина.

— Худшее позади, — объявил он. — Нет поводовдля беспокойства. На вид все всегда серьезней, чем на деле. У вашего другасломана левая рука и пара ребер, выбито три зуба, множество синяков, порезов иушибов, но, к счастью, ни внутреннего кровотечения, ни сотрясения мозга. Онносил под одеждой свернутые газеты, для тепла и, как сам выразился, дляпридания силуэту мужественности, и они смягчили удары. Недавно наш пациентненадолго пришел в сознание и просил вам передать, что чувствует себя какдвадцатилетний и не отказался бы от бутерброда с кровяной колбасой и чесночнымсоусом, шоколадки и лимонных карамелек «Сугус». В принципе я не возражаю, нодля начала все же лучше сок, йогурт и немного вареного риса. Кроме того, вдоказательство своего прекрасного состояния и присутствия духа, пациентпередает вам, что, когда сестра Ампарито накладывала ему шов на бедро, у негобыла прямо-таки юношеская эрекция.

— Он такой мужественный, — извиняющимся тономпрошептала Бернарда, а я спросил:

— Когда нам можно к нему?

— Лучше не сейчас, наверное, к утру. Ему нужноотдохнуть, а завтра я хотел бы отвезти его в больницу, сделать на всякий случайэнцефалограмму. Но вообще-то я уверен, что сеньор Ромеро де Торрес будет какновенький через несколько дней. Судя по шрамам и отметинам на его теле, онбывал и в худших переделках и все-таки благополучно их пережил. Если вам нужнакопия заключения для заявления в полицию…

— Нет, не нужна, — прервал я.

— Молодой человек, я вас предупреждаю, что все этоочень серьезно, и полицию надо известить непременно.

Барсело настороженно посмотрел на меня. Я глянул на него вответ, он кивнул и обратился к доктору: