Я дошел до следующей свечи, зажег и ее. Медленно, словносовершая ритуал, одну за другой я зажег все свечи на этом пути, оставленномБеа, и их янтарный свет плыл в воздухе, как тонкая паутина между пластаминепроницаемой тьмы. Мой путь привел меня прямо к камину в библиотеке, где наполу еще лежали одеяла в пятнах золы, и я сел там, лицом к залу. Я ожидал, чтоуслышу мертвую тишину, но дом дышал, издавал тысячи звуков. Скрип дерева, ветерв черепице крыши, движение и легкий стук в стенах, под полом.

Через полчаса холод и полумрак начали меня усыплять. Я встали пошел по залу, пытаясь согреться. В камине осталось всего одно обгорелоеполено, и я подумал, что к приходу Беа в доме станет достаточно холодно, чтобывнушить мне чистоту и непорочность и прогнать те лихорадочные миражи, которыеопаляли меня все эти дни. Задавшись целью более практической, чем романтичноесозерцание руин прошлого, а именно: найти что-нибудь для растопки камина, явзял свечку и отправился блуждать по дому. Мне хотелось сделать зал болееуютным, согреть одеяла, съежившиеся от холода у остывавшего камина, несмотря навсе связанные с ними жаркие воспоминания.

Мои познания в викторианской литературе подсказали, чтопоиски лучше начать с подвала, где наверняка есть и печи, и запасы угля. Минутпять я раздумывал, какая же дверь или лестница ведет туда, и выбрал резнуюдверь в конце коридора. Это было прихотливое произведение столярного искусства,украшенное рельефными фигурками ангелов, переплетениями и большим крестом вцентре. Замочная скважина находилась тоже в центре, под крестом. Я попыталсябыло ее взломать, но замок либо заело, либо же он просто заржавел. Справиться сдверью можно было разве что при помощи лома или топора, но эти варианты яотбросил сразу же. В свете свечи дверь казалась скорее крышкой саркофага, и яспросил себя, что же может находиться за ней.

Когда я повнимательнее пригляделся к ангелам, вырезанным надвери, выяснять что бы то ни было мне почему-то разом расхотелось, и я пошелпрочь. Наконец, уже отчаявшись найти дорогу в подвал, я заметил маленькуюдверку на другом конце коридора, которую вначале принял за вход в чулан. Ручкабеспрепятственно повернулась, и за дверцей оказалась крутая лестница, уводившаяв омут тьмы. Сильное зловоние мокрой земли ударило мне в лицо. И эта вонь,такая неожиданно знакомая, и этот темный провал у ног вдруг напомнили мне образиз детства, укрытый пеленой ужаса.

Ненастный вечер на восточном склоне кладбища Монтжуик, мореза лесом из гробниц, лесом из крестов, из статуй с лицами мертвецов, безгубых,слепых детей. Вечер, пахнущий смертью. Силуэты взрослых, человек двадцать, и япомню только их черную, напитанную ливнем одежду. Ладонь отца сжимает мою рукуслишком сильно, словно это может помочь ему сдержать слезы, а гулкие словасвященника падают в могилу, куда трое безликих могильщиков опускают серыйсаркофаг. Капли дождя барабанят по нему, как капли расплавленного воска, и яслышу оттуда голос матери, зовущий меня, умоляющий освободить ее из черногокаменного плена. Но я могу только дрожать и беззвучно шепчу отцу, чтобы он несжимал мою руку так сильно, ведь мне больно. И я вдыхаю этот запах свежейземли, золы и дождя, всепожирающий запах смерти и пустоты.

Открыв глаза, я стал спускаться вслепую, потому что свечамогла отвоевать у темноты только пару сантиметров, и, дойдя до самого низа,огляделся, подняв руку вверх. Здесь не было ни печи, ни поленницы сухих дров.Передо мной открывался узкий коридор, ведущий в полукруглую залу, где высиласьфигура с лицом, прочерченным кровавыми слезами. Черные глаза были бездонными,руки были раскинуты в стороны, как крылья, а по вискам змеился терновый венец.Волна холодного ужаса пронзила мне затылок, но я собрался с духом и понял, чтоэто деревянное изваяние Христа на стене часовни. В нескольких метрах от негомоим глазам предстало призрачное зрелище. Дюжина обнаженных женских торсов быласвалена в кучу в углу старой часовни. У них не было ни голов, ни рук, а внизу —что-то вроде треноги. Каждый имел свою особую форму, и можно было понять, чтоони принадлежали женщинам разного возраста и сложения. На животах углем былонаписано: «Исабель. Эухения. Пенелопа». Знание викторианской литературыпригодилась и здесь, и я понял, наконец, что это видение — всего лишь то, чтоосталось когда-то принятого в богатых семьях и уже утраченного обыкновенияизготавливать по размерам членов семьи манекены для примерки платья и белья.Несмотря на суровый угрожающий взгляд Христа, я не смог противостоять искушениюпротянуть руку и дотронуться до манекена по имени Пенелопа Алдайя.

Тут наверху послышались шаги, Беа наверняка уже пришла иищет меня по всему дому. С облегчением я покинул часовню и стал подниматься ипо пути заметил на другом конце коридора котел с на вид пригодной дляиспользования отопительной установкой, которая казалась неуместной в этомподвале. Беа рассказывала, что агентство, продававшее особняк Алдайя многиегоды, пыталось сделать дом более привлекательным для потенциальных покупателей,хотя и безуспешно. Осторожно приблизившись, я сумел разглядеть, что там былацелая система радиаторов, обогревавшихся одним котлом, а под ногами обнаружилведра с углем, брикеты прессованного дерева и какие-то жестянки — должно быть,с керосином. Я заглянул внутрь: вроде бы все в порядке. Перспектива заставитьэту неуклюжую конструкцию работать спустя столько лет показалась мнебезнадежной, но все же я стал закидывать в котел дрова, уголь и полил это всехорошей порцией керосина. Вдруг за моей спиной как будто скрипнуло староедерево, а перед глазами встал образ окровавленных шипов, выдираемых издревесины. Я в ужасе оглянулся, но увидел лишь фигуру Христа, и мне показалось,что выражение его лица стало более зловещим.

Занявшись от свечи, котел загудел с металлическим звуком. Язакрыл дверцу и отошел, все больше сомневаясь, стоило ли это делать. Котелработал натужно, и я решил подняться наверх и посмотреть, стало ли там хотьнемного теплее. В большом зале я надеялся столкнуться с Беа, но даже следа ее незаметил, хотя с моего прихода прошел уже по меньшей мере час. Опасения, чтопредмет моих вожделений так и не появится, обретали черты печальной реальности.Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, я вознамерился развить успех с обогревомпомещения и пошел искать радиаторы; возрождение котла, видимо, не возымелоникакого эффекта, ибо все они были холодны как лед. Все, кроме одного: вкрохотной ванной комнате, четырех-пятиметровой, расположенной прямо над котлом,было почти тепло. Я встал на колени и с радостью обнаружил, что плитка полатеплая. Так Беа и нашла меня: на коленях, на полу, щупающим плитку с идиотскойулыбкой на лице.

Теперь, когда я пытаюсь восстановить в памяти события тойночи в особняке Алдайя, мне на ум приходит только одно оправдание моегоповедения. В восемнадцать лет, когда нет ни опыта, ни тонкого чувствапрекрасного, старая ванная комната вполне может стать раем. За считанные минутымне удалось уговорить Беа перебраться с одеялами в маленькую комнатку, гдеумещались две свечи и музейные банные принадлежности. Мой главный«климатологический» аргумент произвел должное впечатление, когда она убедилась,что плитки пола и в самом деле согрелись, и ей перестало казаться, что со своейдурацкой отопительной затеей я способен спалить весь дом. Потом, пока яраздевал ее дрожащими пальцами в розоватом свете свечей, она загадочноулыбалась и ловила мой взгляд, словно желая мне показать: все, что когда-либоприходило или еще придет мне в голову, гораздо раньше пришло в голову ей.