Помнится, страшными, тревожащими показались слова Николь осмерти мамаши Дезорде: «Ничего не скажешь: тетушка была особойпредусмотрительной и, хоть кровной родней я ей не приходилась, по завещанию всемне отказала…» Тогда промелькнул в ее словах какой-то след, – но только теперьМария готова была идти по этому следу.

Ах, хороша ночь нынче! Кровь буяет, сердце веселит! СейчасМария меньше, чем когда-либо, намеревалась умирать. Ее nature tardive [82]наконец-то проснулась! Предчувствие напряженного, целенаправленного действия,решительной схватки, правила которой наконец-то будет устанавливать она сама, ане судьба, придавало силы. Болезнь как бы улетучилась в одно мгновение, будтопорча, снятая умелым знахарем.

Она еще посидела какое-то время, уставившись во мракневидящими глазами и задумчиво покусывая губы, а потом схватила колокольчик изатрезвонила так требовательно, что вмиг распахнулись две укромные двери,ведущие в каморки, где спали вполглаза, сторожа свою барыню, Глашенька сДанилою – оба необутые, со свечками в руках, они вбежали в спальню Марии,ожидая увидеть ее по меньшей мере умирающей, и враз лишились дара речи, узревбаронессу с пером в руках, что-то лихорадочно строчащей на бумажном листке.

– Господи милостивый! – вскрикнула Глашенька. – Барыня…Жива, здорова! Встанем на колени и возблагодарим бога!

– Не время сейчас, – отрывисто бросила Мария, не поворачиваяголовы. – Собирайтесь, вы, оба, только тихо! Ни одна душа ничего не должназнать! Глашенька, ты отправишься домой к господину посланнику Симолину – это нестоль далеко, а что время ночное – так и дело неотложное! А ты, Данила, другдорогой, – Мария на мгновение оторвалась от письма и ласково, но строговзглянула на всклокоченного со сна волочеса, – собирайся в иную, долгуюдорожку.

– Опять в Фонтенбло прикажете? – брякнул еще не проснувшийсяДанила и тут же, спохватившись, прихлопнул рот ладонью.

Однако барыня, против ожидания, не прогневалась, а от душирасхохоталась в ответ:

– В другую сторону, Данила! И куда дальше! В Россию путьтебе ляжет. Домой, в Любавино!

Конечно, спросить у Вайяна, кто такая Евдокия Головкина,было бы куда проще, чем гнать Данилу в Россию: искать то, не знаю что. Однакогде его взять, Вайяна? Не выйдешь же на балкон, не свистнешь молодецкимпосвистом: «Встань передо мной, как лист перед травой!»

Сильвестра найти оказалось куда как проще, Мария не ошибласьв сердечной расположенности к ней и проницательности Ивана Матвеевича Симолина,который, едва прочитав ее отчаянное послание, тотчас сообщил Глашеньке фамилиюи адрес господина Сильвестра, к которому преданная горничная той же порой, ещедо наступления утра, отнесла письмо баронессы. Воротясь, она сообщила барыне,что все исполнила, а также что звание господина Сильвестра – маркиз Шалопаи;услышав это, Мария принялась хохотать так, что снова обессилела. Впрочем, она итак решила для приличия провести еще хоть денек в постели, нетерпеливо поджидаявизита доктора или Корфа, но так и не дождалась: видать, глубокое впечатлениепроизвели на обоих их нелепые измышления! Что ж, тем лучше: Мария вновьполучила право на полную свободу действий, а ей только того и надо было. И ужена другое утро она (не забыв на всякий случай выпить несколько глотковспасительного пернака) ни свет ни заря села в седло и по утренней свежестипоскакала в Булонский лес, отгоняя воспоминания о недавней слабости.

Вот уже видны озера, тенистые аллеи и лужайки Булонскоголеса; показалась впереди и старая мельница, где, тоже с видом праздноголюбителя утренних верховых прогулок, ждет ее Сильвестр.

Что за любезный господин! Всегда готов прийти к даме напомощь!

Марии захотелось заплакать, когда она вспомнила, чемобернулась для нее «помощь» Сильвестра в прошлый раз, однако она толькопокрепче натянула поводья, заставляя своего игривого коня встать каквкопанного, а заодно – крепко взнуздав и свое волнение, так что, когдатрепещущий, едва живой от стыда маркиз подъехал к баронессе, взор еесветло-карих глаз был незамутненно-спокоен.

* * *

Дипломатические агенты иностранных государств, как правило,состояли под негласным надзором французской полиции. Для каждого из этихпривилегированных шпионов имелся свой филер [83], который очень неплохо зналвсе привычки и образ жизни своего поднадзорного. Так, некий месье Перикл,опекавший русского министра [84] Корфа, был вполне осведомлен о его неладах сженой, а также о том, что барон открыто держит у себя дома весьмапривлекательную любовницу. Как бы ни относился Перикл к дипломатическойдеятельности Корфа, он от души завидовал способности этого русского так ловкоустроить свою частную жизнь. Иногда Перикл даже ощущал себя в некотором родепособником Корфа, ибо не сомневался: ни жена, ни любовница барона представленияне имеют о том, что каждую среду, около пяти часов, тот украдкою, через черныйход, выходит из дому, чтобы пешком проделать довольно далекий путь и пройти к уединенностоящему доходному дому, где весь второй этаж занимала самая хорошенькаяактриса Французского театра Ноэми Тарте́.

Среди любовников Ноэми были весьма разные люди, отдипломатов и военных до придворных повес; неудивительно, что и русский министрпал жертвою ее чар и хоть раз в неделю, однако все же таскал ей в клюве золотые«перышки» для содержания ее гнездышка в подобающей роскоши. Так думалмногоопытный Перикл, не находя ничего дурного в любовных шашнях своего«подопечного»: в тот бурный век и кавалеры, и дамы не только не скрывали, нодаже оглашали свои похождения; вдобавок Перикл вполне разделял вкусы своихсовременников, которые считали достойными внимания только светловолосых женщинс голубыми глазами – таковой была и Ноэми Тарте, темноволосые – вроде любовницыКорфа Николь – успехом мало пользовались, рыжих или русых, как покинутаябаронесса, почти вовсе не замечали.