Мгновение барон стоял, чуть покачиваясь, потом грянулсянавзничь. Сильвестр успел вырвать шпагу из его плеча и тяжело перевел дух,недоумевая, что же так напугало барона, что помогло одержать, казалось бы, уженедостижимую победу. Да, он явно недооценил своего соперника и за это чуть непоплатился жизнью! Но теперь он хоть на малую толику, а искупил свою невольнуювину перед баронессой.

Довольно улыбаясь, Сильвестр обмахнул ладонью потный лоб иневольно поднял глаза. Прямо перед ним было распахнутое окно, в котороевысовывалась некая дама с выражением ужаса на смертельно бледном лице…

Это уж было слишком для напряженных нервов маркиза! Он безчувств рухнул на раненого Корфа, и, глядя на два распростертых тела, Мариянаконец-то поняла, что забыла предупредить Сильвестра о своем появлении в окне,а значит, он тоже принял ее за привидение!

Ведущая роль в следующей сцене задуманного Марией спектакляпринадлежала Ивану Матвеевичу Симолину. Право слово, она не ожидала встретитьтакой склонности к авантюрам у этого невысокого, полноватого, облеченногонемалой властью человека. Но он высоко ценил Корфа; ему нравилась Мария; оннегодовал на судьбу, воздвигшую между этой парой неодолимые преграды, а пуще –на людей, сии преграды усугубляющих; наконец, он вполне оценил степеньопасности, грозящей барону в его доме, – и устроил такую сцену генерал-лейтенантуполиции Марвиллю, уверяя, что на русского министра Корфа было совершенопокушение наемными убийцами (всякие улики, могущие указать на дуэль, былисвоевременно уничтожены), что ни у Марвилля, ни у кого другого не могловозникнуть ни малейших сомнений в искренности этой le sublime du galimatias[90]. И решено было, что раненому дипломату лучше находиться под надежнымприсмотром в посольстве своего государства, чем дома, где его можетподстерегать опасность.

Однако Марии казалось, что Симолину сладить с Марвиллем иобщественным мнением было гораздо проще, чем ей со своими домашними: графиняЕвлалия Никандровна ни с того ни с сего устроила жуткую свару, позоряплемянницу за то, что та не желает печься о муже. Пусть Корф и пренебрегал еювсе пять лет их брака, однако же он дал Марии свое честное имя, она жилабезбедно и свободно (кому интересно, что она предпочла бы сладостные узы любвиэтой свободе!); и просто неприлично с ее стороны допустить, чтобы ее мужа, спустячной раною, держали при посольстве, словно бездомного! Безобразие! И такдалее, и тому подобное, и снова, и сызнова!.. Тетка просто-таки буйствовала, аМария втихомолку поражалась: да неужто же для этой старой, опытной, мудрой дамыстоль важно соблюдение каких-то несусветных приличий?!

Не менее непредсказуемо повела себя и Николь. То есть онавообще никак себя не вела! Она засела в своей комнате и вовсе не выходилаоттуда, едва отведывая приносимые ей блюда. Сначала Мария решила, что Никольпредается скорби в своем уединении, однако как-то раз, гуляя в саду, подняланевзначай голову и увидала Николь, из-за шторы своего окна украдкойподсматривающую за баронессой. Она тотчас отпрянула, однако Мария успелазаметить выражение ее лица – и мигом поняла загадку затворничества Николь:страх.

Она боялась! Она чего-то смертельно боялась – но чего? иликого? не Марии же? Или Корф успел поделиться с ней своими подозрениями, итеперь Николь видела именно руку баронессы в тех напастях, которые обрушилисьна Корфа?! Понятно: сперва яд в янтарном бокале, потом предательский ударшпагою… Осознав ход рассуждений Николь, Мария почувствовала себя кем-то вродезнаменитой в XVII веке маркизы Марии-Мадлен де Бренвилье, которая со своимлюбовником, кавалером де Сент-Круа, вызнала у некоего итальянца Экзили тайну приготовлениястрашного яда, которым и отравила своего отца, двух братьев и двух сестер, дабыприсвоить все их состояние. Этот яд получил название «порошок наследства», и,вспомнив сию жуткую историю, Мария невольно призадумалась относительно истиннойроли и намерений Николь в доме барона Корфа. Даже страх ее увиделся в несколькоином свете! Неведомая Евдокия Головкина не могла не иметь своего человека там,где жила пара, от которой она мечтала получить немалое наследство! Почему этимчеловеком не могла оказаться Николь?

«Порошок наследства…» Мария пришла в полное смятение. Авдруг Николь и есть отравительница?

Она пыталась обуздать свое разгоряченное воображение, номысли одна ужаснее другой лезли в голову. Что скрывать, она боялась,по-прежнему боялась за Корфа, и даже отдельные покои во втором этаже на улицеГраммон, куда вход дозволялся только сиделкам-монахиням из монастыря СвятойЖеневьевы и, конечно, самому Симолину, не казались ей достаточно надежнымубежищем для Корфа.

Ночные бдения у постели раненого обыкновенно брала на себядобрая знакомая Марии, хорошенькая скромница Анна-Полина. Ее руки былизаботливы и легки, ее шаги неслышны, и Корф не понимал, почему именно вдежурства Анны-Полины, ровно в полночь, посещает его одно и то же видение, котороеон не мог приписывать ничему иному, как горячке, бреду. Видением тем былавысокая дама, вся в белом, с закрытым лицом, которая неслышно возникала упостели Корфа и подолгу глядела на него своими неразличимыми под густой белойвуалью очами, изредка вздыхая, словно с трудом подавляя рыдание, и медленно,плавно, как бы прощаясь, поводя в воздухе белым кружевным платком…

Корф вскакивал, видение исчезало, дремлющая Анна-Полинаподхватывалась со своих кресел и, внимательно оглядев все углы, уверялабольного, что в комнате никого нет; барону не оставалось ничего другого, какпризнать, что роковой призрак из дома на улице Карусели не оставляет его своимвниманием.

Что ж, он был прав! Во всяком случае, Мария, которая ночь заночью, повинуясь таинственному и меланхолическому влечению, являлась к постелисвоего недужного супруга, а потом скрывалась за ширмами, изо всех сил стараласьвыдержать взятую на себя роль.

* * *

Итак, интрига развивалась как и было задумано. Мария моглажалеть лишь об одном: Корф поправлялся слишком быстро (Сильвестр сыграл своюроль отменно, удар его оказался безопасным), а значит, все меньше ночейостается ей, чтобы видеть мужа без помех, мечтая о том, что она может в любоймиг коснуться его руки – по праву призрака! Мария старательно гнала от себямечту о том, чтобы Корф однажды схватил привидение в объятия и попыталсядознаться, какие причины заставляют Белую Даму маячить у постели недужного…может быть, он пожелал бы иметь ее в этой самой постели? Против сего она никакне стала бы возражать!